Англичанин вскочил с места и потряс Сантьяго за плечо:
     -- Ну, спроси же ее!
     Сантьяго приблизился к девушке. Она с улыбкой обернулась к
нему, и он улыбнулся в ответ.
     -- Как тебя зовут? -- спросил он.
     -- Фатима, -- потупившись, отвечала она.
     -- В тех краях, откуда я родом, многие женщины тоже  носят
такое имя.
     -- Так  звали  дочь  Пророка,  -- отвечала Фатима. -- Наши
воины принесли это имя в дальние земли.
     В словах этой хрупкой и изящной девушки звучала  гордость.
Англичанин  нетерпеливо подталкивал Сантьяго, и тот спросил, не
знает ли она человека, исцеляющего все болезни.
     -- Он владеет  всеми  тайнами  мира.  Он  разговаривает  с
джиннами пустыни.
     Джинн  --  это  демон.  Девушка  показала  на  юг -- в той
стороне и жил человек, которого они искали. Потом набрала  воды
в свой кувшин и ушла.
     Англичанин  отправился  искать  Алхимика.  А  Сантьяго еще
долго сидел у колодца и думал, что  когда-то,  еще  на  родине,
восточный  ветер донес до него благоухание этой женщины, что он
любил ее, еще не подозревая  о  ее  существовании,  и  что  эта
любовь стоит, пожалуй, всех сокровищ земных.

     На  следующий  день  он  опять  пришел  к  колодцу  и стал
поджидать девушку. Однако, к своему  удивлению,  обнаружил  там
англичанина, который впервые оглядывал пустыню.
     -- Я  ждал  весь  вечер,  дотемна, -- сказал тот. -- Когда
зажглись первые звезды, появился и он. Я рассказал ему  о  том,
что ищу. А он спросил, удавалось ли мне уже превращать свинец в
золото. Я ответил, что этому-то и желаю научиться. Он велел мне
пробовать снова. Так и сказал: "Иди и пробуй".
     Сантьяго   притих.   Для   того   ли   англичанин  столько
странствовал по свету, чтобы услышать то, что знал и так? И тут
вспомнил, что сам отдал своих овец Мелхиседеку, получив  взамен
не больше.
     -- Ну так пробуй! -- сказал он.
     -- Я и собираюсь. И начну прямо сейчас. Англичанин ушел, и
вскоре появилась Фатима со своим кувшином.
     -- Хочу  тебе  кое-что  сказать, -- заговорил Сантьяго. --
Дело очень простое. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.  Я  тебя
люблю.
     От неожиданности Фатима пролила воду.
     -- Я  буду  ждать  тебя здесь. Я пересек пустыню в поисках
сокровищ, которые находятся где-то у пирамид. Но  тут  началась
эта  война.  Сначала  я  проклинал  ее.  А теперь благословляю,
потому что она привела меня к тебе.
     -- Но война когда-нибудь кончится, -- отвечала девушка.
     Сантьяго  оглядел  финиковые  пальмы.  Он   был   когда-то
пастухом,  а  в  этом  оазисе  много  овец.  Фатима дороже всех
сокровищ. Но девушка, словно прочитав его мысли, продолжала:
     -- Воины ищут сокровища. А женщины пустыни гордятся ими.
     Потом доверху наполнила свой кувшин и ушла.

     Сантьяго каждый день приходил к колодцу. Он уже  рассказал
Фатиме,  как пас овец, как повстречал Мелхиседека, как торговал
хрусталем.  Постепенно  они  подружились.  За  исключением  тех
пятнадцати  минут,  что  юноша  проводил  с  нею, день для него
тянулся нескончаемо долго.
     Когда истек месяц. Вожатый созвал всех путешественников.
     -- Неизвестно, когда кончится  война,  --  сказал  он.  --
Продолжать  путь  мы  не  можем.  А  бои  будут идти еще долго,
затянутся на годы. В каждом из враждующих племен есть  отважные
и сильные воины, каждое дорожит своей честью и не уклоняется от
боя.  Тут  воюют  не хорошие с плохими, тут бьются за власть, а
такие войны, однажды начавшись, долго не кончаются, ибо Аллах и
за тех, и за других.
     Люди разошлись. Сантьяго, увидевшись с Фатимой, передал ей
слова Вожатого.
     -- Уже на второй день после нашей встречи, -- сказала она,
-- ты объяснился мне в любви.  А  потом  рассказал  о  стольких
прекрасных  вещах  --  таких, как Всеобщий Язык и Душа Мира, --
что я постепенно становлюсь частью тебя.
     Сантьяго слушал ее голос, и он казался ему прекрасней, чем
шелест ветра в кронах тамариндов.
     -- Я уже давно поджидаю тебя у этого колодца. Я  забыла  о
своем  прошлом,  о  наших обычаях, о том, как, по мнению мужчин
нашего племени, должно вести себя  девушке.  С  самого  раннего
детства  я мечтала, что пустыня преподнесет мне подарок, какого
в жизни еще не бывало. И вот я получила его -- это ты.
     Сантьяго хотел взять ее  за  руку,  но  Фатима  продолжала
крепко сжимать кувшин.
     -- Ты говорил мне о своих снах, о старом царе Мелхиседеке,
о сокровищах.  О знаках. И теперь я ничего не боюсь, потому что
именно они дали мне тебя. А  я  --  часть  твоей  мечты,  твоей
Стези, как ты ее называешь.
     И  потому  я хочу, чтобы ты не останавливался, а продолжал
искать то, что ищешь. Если тебе придется ждать, когда  кончится
война,  нестрашно.  Но  если  придется  уйти  раньше, ступай на
поиски Своей Стези. Ветер изменяет форму песчаных барханов,  но
пустыня остается прежней. И прежней останется наша любовь.
     Мактуб.  Если  я  --  часть  твоей  Стези, когда-нибудь ты
вернешься ко мне.

     Сантьяго огорчил этот  разговор.  Юноша  шел,  припоминая,
каких  трудов  стоило многим его знакомым пастухам убедить жен,
что они не могут обойтись без далеких пастбищ. Любовь  требует,
чтобы ты был рядом с той, кого любишь.
     На следующий день он рассказал об этом Фатиме.
     -- Пустыня  уводит наших мужчин и не всегда возвращает, --
отвечала она. -- И мы к этому привыкли. Все  это  время  они  с
нами:  они  облака, не дарующие дождя, животные, прячущиеся меж
камней,  вода,   которую,   как   милость,   исторгает   земля.
Мало-помалу  они  становятся  частью  всего этого и вливаются в
Душу Мира.
     Кое-кто  возвращается.  И  тогда  праздник  у  всех  наших
женщин,  потому  что мужья, которых они ждут, тоже когда-нибудь
придут домой. Раньше я  глядела  на  этих  женщин  с  завистью.
Теперь и мне будет кого ждать.
     Я  женщина пустыни и горжусь этим. Я хочу, чтобы и мой муж
был волен, как ветер, гоняющий песок. Я хочу, чтобы  и  он  был
неотделим от облаков, зверей и воды.

     Сантьяго   отправился  на  поиски  англичанина.  Он  хотел
рассказать ему о Фатиме, и удивился, увидев, что  тот  поставил
рядом  со  своим  шатром  очаг,  а  на  него  стеклянный сосуд.
Англичанин  совал  в  печь  хворост,   поддерживая   огонь,   и
поглядывал  на  пустыню. В глазах его появился блеск, какого не
было в те дни, когда он не отрывался от книги.
     -- Это первая стадия работы, -- объяснил он  Сантьяго.  --
Надо  отделить  нечистую  серу.  Главное -- нельзя бояться, что
ничего не выйдет. Я вот боялся и до  сегодняшнего  дня  не  мог
приняться  за Великое Творение. Еще десять лет назад можно было
сделать то, что я делаю сейчас. Счастье еще, что я ждал  десять
лет, а не двадцать.
     И  он  продолжал  совать  в  печь хворост и поглядывать на
пустыню. Сантьяго сидел с ним  рядом  до  тех  пор,  пока  лучи
закатного  солнца  не  окрасили  песок в розоватый цвет. Тут он
испытал нестерпимое желание уйти туда, в пустыню:  пусть-ка  ее
безмолвие попробует ответить на его вопросы.
     Он  долго  брел  куда  глаза глядят, оборачиваясь время от
времени на финиковые пальмы, чтобы не терять из виду оазис.  Он
слышал  голос  ветра,  ощущал  под  ногой  камни.  Иногда видел
раковину -- когда-то  в  незапамятные  времена  на  месте  этой
пустыни  было  море.  Потом присел на камень и как зачарованный
устремил взгляд на горизонт. Он не представлял себе любовь  без
обладания,  но Фатима родилась в пустыне, и если что-то и может
научить его этому, то лишь пустыня.

     Так сидел он, ни о чем не думая, пока не  ощутил  какое-то
дуновение  над  головой.  Он  вскинул  глаза  к небу и увидел в
вышине двух ястребов.
     Сантьяго долго следил за ними, за тем,  какие  прихотливые
узоры  вычерчивают  они  в  небе.  Ястребы, казалось, парят без
смысла и цели, но юноша ощущал в их полете  какое-то  значение,
только  не  смог  бы назвать, какое. Он решил провожать глазами
каждое их движение -- может быть, тогда станет  ему  внятен  их
язык.  Может быть, тогда пустыня объяснит ему, что такое любовь
без обладания.
     Внезапно его  стало  клонить  в  сон.  Сердце  противилось
этому, будто говоря: "Ты близок к постижению Всеобщего Языка, а
в этом краю все, даже полет ястребов в небе, исполнено смысла".
Сантьяго  мысленно  поблагодарил судьбу за то, что полон любви.
"Когда любишь, все еще больше обретает смысл", -- подумал он.
     В эту минуту один ястреб круто спикировал  на  другого,  и
тотчас  глазам  юноши  предстало  видение:  воины с обнаженными
саблями входят  в  оазис.  Оно  мелькнуло  и  исчезло,  оставив
тревогу  и  волнение. Он много слышал о миражах и сам несколько
раз видел, как человеческие желания  обретают  плоть  в  песках
пустыни.  Но  ему  вовсе  не  хотелось, чтобы в оазис ворвалось
войско.
     Сантьяго попытался было выбросить эти мысли  из  головы  и
вернуться  к  созерцанию  розовеющих песков и камней. Но что-то
мешало  ему  сосредоточиться,  и  сердце  продолжало   томиться
тревогой.
     "Всегда  следуй знакам", -- наставлял его царь Мелхиседек.
Юноша  подумал  о  Фатиме.  Вспомнил  о  том,  что   видел,   и
почувствовал: что-то должно произойти.
     С  трудом  вышел  он  из  оцепенения.  Поднялся и двинулся
обратно, по  направлению  к  финиковым  пальмам.  Еще  раз  мир
показал  ему,  что  говорит  на  многих  языках:  теперь уже не
пустыня, а оазис сулил опасность.

     Погонщик  верблюдов  сидел,  прислонясь  спиной  к  стволу
пальмы,  и  тоже  глядел  на  запад. В эту минуту из-за бархана
появился Сантьяго.
     -- Приближается войско, -- сказал он. -- Мне было видение.
     -- Пустыня любит насылать миражи, -- отвечал тот.
     Но юноша рассказал ему о ястребах, о том, как он следил за
их полетом и вдруг погрузился в Душу Мира.
     Погонщик не удивился -- он понял, о чем говорил юноша.  Он
знал,  что  любая вещь на поверхности земли способна рассказать
историю всей земли. Открой на любой странице книгу, погляди  на
руки  человека,  стасуй  колоду  карт, проследи полет ястреба в
небе -- непременно отыщешь  связь  с  тем,  чем  живешь  в  эту
минуту. И дело тут не столько в самих вещах, сколько в том, что
люди, глядя на них, открывают для себя способ проникнуть в Душу
Мира.
     В  пустыне  много  людей,  которые  зарабатывали  на жизнь
благодаря своему умению легко постигать Душу  Мира.  Их  боятся
женщины  и  старики,  а называются они Прорицатели. Воины редко
обращаются к ним, потому что трудно идти  в  битву,  зная,  что
тебя  там  убьют. Они предпочитают неизвестность и те ощущения,
которые  дарует  человеку   битва.   Будущее   написано   рукой
Всевышнего,  и,  что  бы  ни  значилось  на этих скрижалях, оно
всегда на благо человека. Воины живут лишь настоящим,  ибо  оно
полно неожиданностей, а потому надо обращать внимание на тысячу
разных  разностей:  с какой стороны заносится над твоей головой
сабля врага, как скачет его конь, как ты должен отразить  удар,
если хочешь сохранить жизнь.
     Но   погонщик  не  был  воином  и  потому  уже  много  раз
справлялся у прорицателей: одни угадывали безошибочно, у других
это не получалось. И однажды самый старый из них (его-то больше
всех и боялись) спросил, для чего он хочет знать будущее.
     -- Чтобы знать, что надо делать, а что,  если  мне  не  по
душе, изменять.
     -- Но тогда это уже не будет твоим будущим.
     -- В  таком  случае для того, чтобы успеть приготовиться к
грядущему.
     -- Если произойдет что-нибудь хорошее, это будет  приятной
неожиданностью. А если плохое -- ты почувствуешь это задолго до
того, как оно случится.
     -- Я  хочу знать, что со мной будет, потому что я человек,
-- сказал  на  это  погонщик.  --  А  люди  зависят  от  своего
будущего.
     Прорицатель  довольно долго молчал. Он предсказывал судьбу
по прутикам -- бросал их наземь и смотрел, как они лягут. В тот
день он решил не гадать. Завернул  их  в  платок  и  спрятал  в
карман.
     -- Я  зарабатываю  себе на хлеб, рассказывая людям, что их
ждет, -- ответил он наконец. -- Я знаю,  как  бросить  прутики,
чтобы  с  их  помощью проникнуть в то пространство, где все про
всех написано. А уж оказавшись там, я читаю  прошлое,  открываю
то, что уже было забыто, и распознаю знаки настоящего.
     Будущее  я  не читаю, я его отгадываю, ибо оно принадлежит
Богу, и он лишь в исключительных  обстоятельствах  приподнимает
над  ним  завесу.  Как  мне  это удается? По знакам настоящего.
Именно в нем, в настоящем, весь  секрет.  Уделишь  ему  должное
внимание  --  сможешь  улучшить  его.  А улучшишь нынешнее свое
положение -- сделаешь благоприятным и грядущее. Не  заботься  о
будущем, живи настоящим, и пусть каждый твой день проходит так,
как  заповедано  Законом. Верь, что Всевышний заботится о своих
детях. Каждый день несет в себе частицу вечности.
     Погонщик   захотел   тогда   узнать,   что   же   это   за
исключительные  обстоятельства,  при  которых Господь позволяет
узнавать будущее.
     -- Он сам тогда показывает его. Это происходит очень редко
и по одной-единственной причине:  если  предначертанное  должно
быть изменено.

     "Этому юноше Всевышний приоткрыл грядущее, -- думал сейчас
погонщик. -- Он избрал его своим орудием".
     -- Ступай к вождям, -- велел он Сантьяго. -- Расскажи им о
том, что к нам приближается войско.
     -- Они поднимут меня на смех.
     -- Нет.  Это  люди  пустыни,  а  значит,  они  привыкли не
оставлять без внимания знаки и приметы.
     -- Тогда они и сами должны все знать.
     -- Они не заботятся об этом, ибо верят,  что  если  им  по
воле  Аллаха  нужно  будет  что-то  узнать, кто-нибудь придет и
расскажет. Так уже много  раз  бывало  раньше.  А  теперь  этим
"кем-то" станешь ты.
     Сантьяго  подумал  о  Фатиме  и  решился  предстать  перед
вождями племен, населявших оазис.

     -- Пропусти  меня  к  вождям,  --  сказал   он   часовому,
стоявшему  у входа в огромный белый шатер. -- В пустыне я видел
знаки.
     Воин молча вошел в шатер и оставался там  довольно  долго.
Потом появился в сопровождении молодого араба в белом с золотом
бурнусе.  Сантьяго  рассказал ему о своем видении. Тот попросил
подождать и снова скрылся внутри.
     Спустилась ночь. Входили и  выходили  арабы  и  чужеземные
купцы.  Вскоре  погасли  костры,  и  оазис  постепенно сделался
безмолвен, как пустыня. Лишь в большом шатре  горел  свет.  Все
это  время  Сантьяго  думал  о  Фатиме,  хотя  смысл  давешнего
разговора с нею оставался темен для него.
     Наконец после долгого ожидания его впустили в шатер.
     То, что он там увидел, ошеломило его.  Он  и  подумать  не
мог,  что  посреди  пустыни  может  быть  такое. Нога утопала в
великолепных  коврах,  сверху  свисали   желтые   металлические
светильники  с  зажженными  свечами.  Вожди  племен  полукругом
сидели в глубине  на  шелковых,  богато  вышитых  подушках.  На
серебряных  подносах  слуги  разносили  сласти  и  чай.  Другие
следили за тем, чтобы не  гасли  наргиле,  и  в  воздухе  витал
тонкий аромат табачного дыма.
     Перед Сантьяго было восемь человек, но он сразу понял, что
главный  --  это  сидевший  посередине  араб в белом, затканном
золотом бурнусе. Рядом сидел тот молодой человек, что выходил к
нему из шатра.
     -- Кто тот  чужестранец,  который  толкует  о  знаках?  --
спросил один из вождей.
     -- Это  я,  --  отвечал  Сантьяго  и сообщил обо всем, что
видел.
     -- Почему же пустыня решила рассказать  обо  всем  чужаку,
если  знает, что еще наши прадеды жили здесь? -- спросил другой
вождь.
     -- Потому что мои глаза еще не привыкли к пустыне и  видят
то,  чего  уже не замечают глаза местных, -- сказал Сантьяго, а
про себя добавил: "И потому что мне открыта Душа  Мира".  Вслух
он этого не произнес -- арабы не верят в такие вещи.
     -- Оазис -- ничейная земля. Никто не осмелится вторгнуться
сюда, -- воскликнул третий вождь.
     -- Я  говорю  лишь  о  том, что видел сам. Не верите -- не
надо.
     В шатре повисла напряженная тишина, а потом вожди с  жаром
заспорили  между  собой.  Они  говорили  на  наречии,  которого
Сантьяго не понимал, но, когда он  сделал  движение  к  выходу,
стражник  удержал  его. Юноше стало страшно. Знаки указывали на
опасность, и он пожалел, что разоткровенничался с погонщиком.
     Но вот старик, сидевший в центре, чуть заметно  улыбнулся,
и Сантьяго сразу успокоился. До сих пор он не проронил ни слова
и  не  принимал  участия в споре. Но юноша, которому был внятен
Язык Мира, чувствовал, как  от  приближения  войны  сотрясается
шатер, и понял, что поступил правильно, явившись сюда.
     Все   смолкли  и  внимательно  выслушали  старика.  А  тот
обернулся к Сантьяго, и на этот раз на лице его  юноша  заметил
отчужденно-холодное выражение.
     -- Две  тысячи  лет  назад  далеко-далеко отсюда бросили в
колодец, а потом продали в рабство человека,  который  верил  в
сны,  -- заговорил старик. -- Наши купцы привезли его в Египет.
Все мы знаем, что тот, кто верит в сны, умеет и толковать их.
     "Хоть и не всегда может воплощать их в  явь",  --  подумал
Сантьяго, припомнив старую цыганку.
     -- Тот  человек, сумев растолковать фараону его сон о семи
коровах тощих и семи тучных, избавил Египет от голода. Имя  его
было  Иосиф.  Он  тоже был чужеземцем, как и ты, и лет ему было
примерно столько же, сколько тебе.
     Он помолчал. Глаза его были по-прежнему холодны.
     -- Мы всегда следуем Обычаю. Обычай спас Египет от голода,
сделал его народ самым богатым из всех. Обычай учит, как должно
пересекать пустыню  и  выдавать  замуж  наших  дочерей.  Обычай
гласит,  что  оазис  -- ничейная земля, ибо обе воюющие стороны
нуждаются в нем и погибнут без него.
     Никто не произносил ни слова.
     -- Но Обычай велит нам  также  верить  посланиям  пустыни.
Всему, что мы знаем, научила нас пустыня.
     По  его  знаку  все  арабы  поднялись.  Совет был окончен.
Наргиле погасли,  стража  вытянулась.  Сантьяго  собрался  было
выйти, но старик заговорил снова:
     -- Завтра  мы  преступим закон, по которому никто не имеет
права носить в оазисе оружие. Целый  день  мы  будем  поджидать
врага, а когда солнце сядет, мои воины вновь сдадут мне оружие.
За  каждых  десятерых  убитых  врагов  ты  получишь  по золотой
монете. Но  оружие,  раз  взятое  в  руки,  нельзя  просто  так
положить  на  место  --  оно  должно  вкусить  крови врага. Оно
капризно, как пустыня,  и  в  следующий  раз  может  отказаться
разить.  Если  нашему  оружию не найдется завтра никакого иного
дела, то уж, по крайней мере, мы его обратим против тебя.

     Оазис был освещен только луной. Сантьяго до его шатра было
ходу минут двадцать, и он зашагал к себе.
     Недавние слова вождя напугали его. Он проник в Душу  Мира,
и  ценой  за то, чтобы поверить в это, могла быть его жизнь. Не
слишком ли дорого? Но он сам решился  на  такие  ставки,  когда
продал своих овец, чтобы следовать Своей Стезей. А, как говорил
погонщик, двум смертям не бывать... Не все ли равно: завтра это
произойдет  или в любой другой день? Всякий день годится, чтобы
быть  прожитым  или  стать  последним.  Все  зависит  от  слова
"Мактуб".
     Сантьяго шел молча. Он не раскаивался и ни о чем не жалел.
Если завтра  он умрет, значит Бог не хочет изменять будущее. Но
он  умрет,  уже  успев  одолеть  пролив,  поработать  в  лавке,
пересечь  пустыню,  узнать ее безмолвие и глаза Фатимы. Ни один
день его с тех самых пор,  как  он  ушел  из  дому,  не  пропал
впустую.  И  если завтра глаза его закроются навеки, то они все
же успели увидеть много  больше,  чем  глаза  других  пастухов.
Сантьяго гордился этим.
     Внезапно он услышал грохот, и шквальным порывом неведомого
ветра  его  швырнуло  наземь.  Облако  пыли закрыло луну. Перед
собой юноша увидел огромного белого коня -- он поднялся на дыбы
и оглушительно ржал.
     Когда пыль  немного  осела,  Сантьяго  обуял  никогда  еще
доселе  не  испытанный  ужас.  На  белом  коне  сидел всадник в
тюрбане -- весь в черном, с соколом на левом  плече.  Лицо  его
было  закрыто  так,  что  видны  были  только глаза. Если бы не
исполинский рост, он походил бы  на  одного  из  тех  бедуинов,
которые встречали караван и рассказывали путникам, что делается
в пустыне.
     Лунный  свет  заиграл  на  изогнутом клинке -- это всадник
выхватил  саблю,  притороченную  к  седлу.  Громовым   голосом,
которому,  казалось, отозвались гулким эхом все пятьдесят тысяч
пальм оазиса Эль-Фаюм, он вскричал:
     -- Кто осмелился узреть смысл в полете ястребов?
     -- Я, -- ответил Сантьяго.
     В эту минуту всадник показался ему  необыкновенно  похожим
на  изображение  Святого  Иакова,  Победителя Мавров, верхом на
белом коне, топчущем копытами неверных.  В  точности  такой  --
только здесь все было наоборот.
     -- Я,  --  повторил  он и опустил голову, готовясь принять
разящий удар. -- Много жизней будет спасено, ибо вы не  приняли
в расчет Душу Мира.
     Но  клинок отчего-то опускался медленно, покуда острие его
не коснулось лба юноши. Выступила капелька крови.
     Всадник был неподвижен. Сантьяго тоже замер. Он даже и  не
пробовал спастись бегством. Где-то в самой глубине его существа
разливалась странная радость: он умрет во имя Своей Стези. И за
Фатиму.  Стало  быть,  знаки не обманули. Вот перед ним Враг, а
потому смерть не страшит его, ибо Душа Мира существует и  через
мгновение  он станет ее частью. А завтра та же участь постигнет
и Врага.
     Всадник между тем все не наносил удар.
     -- Зачем ты это сделал?
     -- Я всего лишь услышал  и  понял  то,  что  поведали  мне
ястребы. Они хотели спасти оазис. Его защитники перебьют вас --
их больше.
     Острие по-прежнему лишь касалось его лба.
     -- Кто ты такой, что вмешиваешься в предначертания Аллаха?
     -- Аллах  сотворил  не  только  войско,  но  и птиц. Аллах
открыл мне их язык. Все  на  свете  написано  одной  рукой,  --
ответил юноша, припомнив слова погонщика.
     Всадник наконец отвел саблю. Сантьяго перевел дух.
     -- Поосторожней  с  предсказаниями,  -- сказал всадник. --
Никто не избегнет того, что предначертано.
     -- Я видел войско. Я не знаю, чем кончится сражение.
     Всаднику понравился такой ответ,  но  он  медлил  спрятать
саблю в ножны.
     -- А что здесь делает чужеземец?
     -- Я ищу Свою Стезю. Но тебе не понять, что это такое.
     Всадник  вложил саблю в ножны. Сокол у него на плече издал
пронзительный  крик.  Напряжение,  владевшее  Сантьяго,   стало
ослабевать.
     -- Я  хотел  испытать  твою  отвагу. Ничего нет важнее для
тех, кто ищет Язык Мира.
     Юноша удивился. Всадник рассуждал о вещах, в которых  мало
кто смыслил.
     -- Кроме  того, нельзя расслабляться ни на миг, даже когда
одолел долгий  путь,  --  продолжал  тот.  --  И  нужно  любить
пустыню,  доверять  же  ей полностью нельзя. Ибо пустыня -- это
испытание для человека: стоит отвлечься хоть на  миг  --  и  ты
погиб.
     Его слова напомнили Сантьяго старого Мелхиседека.
     -- Если  к тому времени, когда придут воины, голова у тебя
еще останется на плечах, разыщи меня, -- сказал всадник.
     В руке, которая  совсем  недавно  сжимала  рукоять  сабли,
теперь появилась плеть. Конь рванулся, снова взметнув тучу пыли
из-под копыт.
     -- Где ты живешь? -- крикнул Сантьяго вслед.
     Всадник на скаку ткнул плетью в сторону юга.
     Так юноша повстречал Алхимика.

     На  следующее утро под финиковыми пальмами оазиса Эль-Фаюм
стояли две тысячи вооруженных людей.  Солнце  было  еще  низко,
когда на горизонте показались пятьсот воинов. Всадники проникли
в оазис с севера, делая вид, что пришли с миром, и пряча оружие
под  белыми  бурнусами.  Лишь  когда  они  подошли  вплотную  к
большому шатру вождей, в руках у них оказались ружья  и  кривые
сабли. Но шатер был пуст.
     Жители  оазиса окружили всадников пустыни, и через полчаса
на песке лежали четыреста девяносто девять трупов. Детей  увели
в  пальмовую  рощу,  и  они  ничего  не  видели, как и женщины,
которые оставались в шатрах, молясь за своих мужей. Если бы  не
распростертые  тела  погибших,  оазис выглядел бы таким же, как
всегда.
     Уцелел только тот, кто командовал конницей, налетевшей  на
Эль-Фаюм. Его привели к вождям племен, и те спросили, почему он
дерзнул  нарушить  Обычай.  Он отвечал, что его воины, измучась
многодневными боями, голодом и жаждой, решили захватить оазис и
потом вновь начать войну.
     Вождь  сказал,  что  как  ни  сочувствует  он  воинам,  но
нарушать  Обычай  не  вправе  никто.  В  пустыне  меняется  под
воздействием ветра  только  облик  песчаных  барханов,  все  же
прочее пребывает неизменным.
     Военачальника  приговорили  к позорной смерти: не удостоив
ни пули, ни удара сабли, его  повесили  на  засохшей  финиковой
пальме, и ветер из пустыни долго раскачивал его труп.
     Вождь  позвал  чужестранца  и вручил ему пятьдесят золотых
монет. Потом снова рассказал историю Иосифа  и  попросил  юношу
стать своим Главным Советником.

     Когда  зашло  солнце  и  на  небе  тускло (потому что было
полнолуние) засветились первые звезды, Сантьяго  пошел  на  юг.
Там  стоял  только  один  шатер,  и встречные говорили ему, что
место это излюблено джиннами. Однако он уселся  возле  шатра  и
стал ждать.
     Алхимик  появился нескоро -- луна была уже высоко. С плеча
у него свисали два мертвых ястреба.
     -- Я здесь, -- сказал Сантьяго.
     -- И напрасно. Разве ко мне ведет твоя Стезя?
     -- Идет война. Мне не пересечь пустыню.
     Алхимик спешился  и  знаком  пригласил  Сантьяго  войти  в
шатер,  -- точно такой же, как и у всех жителей оазиса, если не
считать убранного со сказочной роскошью шатра вождей.  Сантьяго
искал  взглядом  тигли и горн, стеклянные алхимические реторты,
однако ничего не нашел, кроме нескольких  растрепанных  книг  и
покрывавших ковер листов с какими-то таинственными рисунками.
     -- Садись,   я  приготовлю  чаю,  --  сказал  Алхимик.  --
Поужинаем этими ястребами.
     Юноша подумал, что это те самые птицы, которых он накануне
видел в небе, но вслух не сказал  ни  слова.  Алхимик  растопил
очаг,  и  вскоре шатер заполнился ароматом жареной дичи. Он был
вкуснее дыма наргиле.
     -- Зачем ты хотел меня видеть?
     -- Все дело в знаках. Ветер рассказал мне, что ты  придешь
и что тебе потребуется моя помощь.
     -- Нет,  это не я, это другой путник -- англичанин. Это он
искал тебя.
     Прежде чем он меня  найдет,  ему  предстоит  много  других
встреч.  Однако  он  на верном пути. Он смотрит уже не только в
книги.
     -- А я?
     -- Если  ты  чего-нибудь  хочешь,  вся   Вселенная   будет
способствовать  тому,  чтобы  желание твое сбылось, -- повторил
Алхимик  слова  старого  Мелхиседека,  и   юноша   понял,   что
повстречал  еще  одного человека, который поможет ему следовать
Своей Стезей.
     -- Ты будешь меня учить? -- спросил он.
     -- Нет. Ты уже знаешь все, что нужно. Я лишь  сделаю  так,
чтобы ты добрался до цели и дошел до своих сокровищ.
     -- Но в пустыне идет война, -- повторил Сантьяго.
     -- Я знаю пустыню.
     -- Я  уже  нашел  свое  сокровище.  У  меня  есть верблюд,
деньги, которые я заработал, торгуя хрусталем, и  еще  полсотни
золотых. Теперь на родине я стану богачом.
     -- Однако   все  это  ни  на  шаг  не  приближает  тебя  к
пирамидам, -- напомнил Алхимик.
     -- У  меня  есть  Фатима.  Это   сокровище   стоит   всего
остального.
     -- От нее до пирамид тоже далеко.
     Они  замолчали  и  принялись  за  еду.  Алхимик  откупорил
бутылку и налил в стакан Сантьяго  какой-то  красной  жидкости.
Это  оказалось  вино,  равного  которому юноша в жизни своей не
пробовал. Однако Закон запрещает пить вино.
     -- Зло не в том, что входит в уста человека, а в том,  что
выходит из них, -- сказал Алхимик.
     От  вина  Сантьяго повеселел. Но хозяин по-прежнему внушал
ему страх. Они сидели рядом у входа  в  шатер  и  глядели,  как
меркнут звезды при свете полной луны.
     -- Выпей  еще  --  это  отвлечет  тебя, -- сказал Алхимик,
который заметил, как подействовало вино на юношу.  --  Наберись
сил, как подобает воину перед битвой. Но не забывай, что сердце
твое  там,  где сокровища. А их надо найти, ибо только так все,
что ты понял и прочувствовал на пути к ним, обретет смысл.
     Завтра продай своего верблюда и  купи  коня.  У  верблюдов
коварный  нрав:  они  шагают и шагают без устали. А потом вдруг
опускаются на колени и  умирают.  Конь  же  выбивается  из  сил
постепенно.  И  всегда  можно  сказать,  сколько  еще  он может
проскакать и когда падет.

     Прошел день, и к вечеру  Сантьяго,  ведя  в  поводу  коня,
пришел  к шатру Алхимика. Вскоре появился и тот, сел на коня, а
сокол занял свое место у него на левом плече.
     -- Покажи мне жизнь пустыни, -- сказал он.  --  Лишь  тот,
кто найдет здесь жизнь, сможет разыскать сокровища.
     Они пустились в путь по пескам, освещенным луной. "Вряд ли
мне удастся это, -- думал Сантьяго. -- Я совсем не знаю пустыни
и не смогу найти в ней жизнь".
     Он хотел было обернуться к Алхимику и сказать ему об этом,
но побоялся. Подъехали к тем камням, возле которых юноша следил
за полетом ястребов.
     -- Боюсь,  ничего  у  меня  не  выйдет,  -- решился все же
Сантьяго. -- Знаю, что в пустыне есть жизнь,  но  найти  ее  не
сумею.
     -- Жизнь притягивает жизнь, -- отвечал на это Алхимик.
     Юноша  понял  его,  отпустил  поводья, и конь его сам стал
выбирать себе дорогу по пескам и камню.  Алхимик  ехал  следом.
Так  прошло полчаса. Уже скрылись вдали финиковые рощи, исчезло
все, кроме валунов,  в  свете  гигантской  луны  отблескивавших
серебром. Наконец конь Сантьяго остановился -- юноша никогда не
бывал здесь прежде.
     -- Здесь есть жизнь, -- сказал он Алхимику. -- Мне неведом
язык пустыни, зато мой конь знает язык жизни.
     Они  спешились.  Алхимик  хранил  молчание.  Поглядывая на
камни, он медленно двигался вперед.  Потом  вдруг  остановился,
осторожно  нагнулся. В земле между камней чернело отверстие. Он
сунул туда палец,  а  потом  запустил  руку  по  плечо.  Что-то
зашевелилось там внутри, и Сантьяго увидел в глазах Алхимика --
только  глаза  ему  и  были  видны -- напряженное выражение: он
словно  боролся  с  кем-то.  Потом  резко,  так  что   Сантьяго
вздрогнул  от  неожиданности,  выдернул  руку  из  этой  норы и
вскочил на ноги. Он держал за хвост змею.
     Сантьяго, тоже вскочив,  отпрянул  назад.  Змея  билась  в
пальцах Алхимика, разрывая своим шипением безмятежное безмолвие
пустыни. Это была кобра, чей укус убивает за считанные минуты.
     "Как он не боится?"' -- мелькнуло и голове юноши. Алхимик,
сунувший  руку  в  гнездо змеи, не мог уцелеть, однако лицо его
оставалось спокойно. "Ему двести  лет",  --  вспомнил  Сантьяго
слова  англичанина.  Должно  быть,  он  знал, как обращаться со
змеями в пустыне.
     Вот он подошел к своей лошади и  обнажил  притороченную  к
седлу  длинную  кривую саблю. Очертил на песке круг и положил в
его центр мгновенно притихшую кобру.
     -- Не бойся, -- сказал  он  Сантьяго.  --  Отсюда  она  не
выйдет.  А ты получил доказательство того, что и в пустыне есть
жизнь. Это мне и было нужно.
     -- Разве это так важно?
     -- Очень важно. Пирамиды окружены пустыней.
     Сантьяго не хотелось вновь затевать разговор  о  пирамидах
-- еще  со  вчерашнего  дня  у  него  на  сердце  лежал камень.
Отправиться за сокровищами значило потерять Фатиму.
     -- Я сам буду твоим проводником, -- сказал Алхимик.
     -- Хорошо бы мне остаться в оазисе, --  ответил  Сантьяго.
-- Я  ведь  уже встретил Фатиму, а она мне дороже всех сокровищ
на свете.
     -- Фатима -- дитя пустыни. Ей ли  не  знать,  что  мужчины
уходят,  чтобы  потом вернуться. Она тоже обрела свое сокровище
-- тебя. А теперь надеется, что ты найдешь то, что ищешь.
     -- А если я решу остаться?
     -- Тогда ты станешь Советником Вождя. У тебя будет столько
золота, что ты сможешь купить много  овец  и  много  верблюдов.
Женишься на Фатиме и первый год будешь жить с нею счастливо. Ты
научишься любить пустыню и будешь узнавать каждую из пятидесяти
тысяч  финиковых пальм. Поймешь, как они растут, доказывая, что
мир постоянно меняется. С  каждым  днем  ты  все  лучше  будешь
разбираться в знаках, ибо нет учителя лучше, чем пустыня.
     Но  минет  год,  и  ты вспомнишь о сокровищах. Знаки будут
настойчиво говорить тебе о них, но ты постараешься не  обращать
на  это  внимания,  а  свой  дар  понимания  обратишь только на
процветание оазиса и его обитателей. Вожди отблагодарят тебя за
это. Ты получишь много верблюдов, власть и богатство.
     Пройдет еще год. Знаки будут по-прежнему твердить  тебе  о
сокровищах  и  о  Стезе.  Ночами  напролет будешь ты бродить по
оазису, а Фатима -- предаваться печали, ибо она  сбила  тебя  с
пути.  Но  ты  будешь  давать  ей  и  получать  от  нее любовь.
Вспомнишь, что она ни разу не просила тебя остаться, потому что
женщины пустыни умеют ждать возвращения своих мужчин. И тебе не
в чем будет винить ее, но много ночей подряд будешь  ты  шагать
по  пустыне и между пальмами, думая, что если бы больше верил в
свою любовь к Фатиме, то,  глядишь,  и  решился  бы  уйти.  Ибо
удерживает  тебя  в  оазисе  страх -- ты боишься, что больше не
вернешься сюда. В  это  самое  время  знаки  скажут  тебе,  что
сокровищ ты лишился навсегда.
     Настанет четвертый год, и знаки исчезнут, потому что ты не
захочешь  больше  замечать  их.  Поняв  это, вожди откажутся от
твоих услуг, но ты к этому времени уже станешь богатым  купцом,
у  тебя  будет  множество  лавок и целые табуны верблюдов. И до
конца дней своих ты будешь бродить между пальмами  и  пустыней,
зная, что не пошел по Своей Стезе, а теперь уже поздно.
     И  так  никогда и не поймешь, что любовь не может помешать
человеку следовать Своей Стезей. Если же так случается, значит,
любовь была не истинная, не та, что говорит на Всеобщем  Языке,
-- договорил Алхимик.

     Он   разомкнул   начерченный   на  песке  круг,  и  кобра,
скользнув, исчезла среди  камней.  Сантьяго  вспомнил  Торговца
Хрусталем,   всю  жизнь  мечтавшего  посетить  Мекку,  вспомнил
англичанина, искавшего Алхимика. Вспомнил и  женщину,  верящую,
что  пустыня  однажды  даст  ей  человека,  которого она желает
любить.
     Они сели на коней. На этот раз первым ехал Алхимик.  Ветер
доносил до них голоса жителей оазиса, и юноша пытался различить
среди  них  голос Фатимы. Накануне он из-за битвы не видел ее у
колодца.
     Но сегодня ночью он глядел на кобру, не  смевшую  нарушить
границу круга, он слушал этого таинственного всадника с соколом
на  плече,  который  говорил  ему  о  любви  и  о сокровищах, о
женщинах пустыни и о Своей Стезе.
     -- Я пойду с тобой, -- сказал Сантьяго  и  тотчас  ощутил,
что в душе его воцарился мир.
     -- Мы  отправимся  в путь завтра, еще затемно, -- только и
ответил на это Алхимик.

     Ночью он не сомкнул глаз. За два часа  до  восхода  солнца
разбудил  одного  из юношей, спавших в том же шатре, и попросил
показать, где живет Фатима. Они вышли вместе, и в благодарность
Сантьяго дал ему денег, чтобы тот купил себе овцу.
     Потом попросил его разбудить девушку и сказать, что он  ее
ждет.  Юноша-араб выполнил и эту просьбу и получил денег еще на
одну овцу.
     -- А теперь оставь нас одних, -- сказал Сантьяго, и юноша,
гордясь тем, что помог самому Советнику, и радуясь, что  теперь
есть на что купить овец, вернулся в свой шатер и лег спать.
     Показалась  Фатима.  Они  ушли  в финиковую рощу. Сантьяго
знал, что нарушает Обычай, но  теперь  это  не  имело  никакого
значения.
     -- Я  ухожу,  --  сказал он. -- Но хочу, чтобы ты знала: я
вернусь. Я тебя люблю, потому что...
     -- Не надо ничего говорить, -- прервала  его  девушка.  --
Любят, потому что любят. Любовь доводов не признает.
     Но Сантьяго продолжал:
     -- ...потому  что  видел сон, повстречал царя Мелхиседека,
продавал хрусталь, пересек пустыню,  оказался,  когда  началась
война,  в оазисе и спросил тебя у колодца, где живет Алхимик. Я
люблю тебя  потому,  что  вся  Вселенная  способствовала  нашей
встрече.
     Они обнялись, и тела их впервые соприкоснулись.
     -- Я вернусь, -- повторил Сантьяго.
     -- Прежде  я  глядела  в пустыню с желанием, а теперь буду
глядеть с надеждой. Мой отец тоже не раз уходил туда, но всегда
возвращался к моей матери.
     Больше не было сказано ни слова. Они сделали еще несколько
шагов под пальмами, а потом Сантьяго довел Фатиму до ее шатра.
     -- Я вернусь, как возвращался твой отец.
     Он заметил слезы у нее на глазах.
     -- Ты плачешь?
     -- Я женщина пустыни, -- отвечала она, пряча лицо.  --  Но
прежде всего я просто женщина.

     Она  скрылась  за  пологом  шатра.  Уже занимался рассвет.
Когда наступит день, Фатима  выйдет  и  займется  тем  же,  чем
занималась  в  течение стольких лет, но теперь все будет иначе.
Сантьяго нет больше в оазисе, и оазис потеряет для нее  прежнее
значение.  Это раньше -- и совсем недавно -- был он местом, где
росли  пятьдесят  тысяч  финиковых  пальм,  где   было   триста
колодцев,  куда  с  радостью спешили истомленные долгой дорогой
путники. Отныне и впредь он будет для нее пуст.
     С сегодняшнего дня пустыня  станет  важнее.  Фатима  будет
вглядываться  в  нее,  пытаясь  угадать, на какую звезду держит
направление Сантьяго в  поисках  своих  сокровищ.  Поцелуи  она
будет отправлять с ветром в надежде, что он коснется его лица и
расскажет  ему,  что она жива, что она ждет его. С сегодняшнего
дня пустыня  будет  значить  для  Фатимы  только  одно:  оттуда
вернется к ней Сантьяго.

     -- Не думай о том, что осталось позади, -- сказал Алхимик,
когда  они тронулись в путь по пескам. -- Все уже запечатлено в
Душе Мира и пребудет в ней навеки.
     -- Люди больше мечтают о возвращении, чем об  отъезде,  --
ответил Сантьяго, заново осваивавшийся в безмолвии пустыни.
     -- Если то, что ты нашел, сделано из добротного материала,
никакая  порча его не коснется. И ты смело можешь возвращаться.
Если же это была лишь  мгновенная  вспышка,  подобная  рождению
звезды,  то  по возвращении ты не найдешь ничего. Зато ты видел
ослепительный свет. Значит, все равно овчинка стоила выделки.
     Он говорил на языке алхимии, но Сантьяго понимал,  что  он
имеет в виду Фатиму.
     Трудно   было  не  думать  о  том,  что  осталось  позади.
Однообразный ландшафт пустыни заставлял вспоминать  и  мечтать.
Перед  глазами  у  Сантьяго  все  еще  стояли финиковые пальмы,
колодцы и лицо возлюбленной. Он видел англичанина с его колбами
и ретортами,  погонщика  верблюдов  --  истинного  мудреца,  не
ведавшего о своей мудрости. "Наверно, Алхимик никогда никого не
любил", -- подумал он.
     А  тот  рысил  чуть впереди, и на плече его сидел сокол --
он-то отлично знал язык пустыни --  и,  когда  останавливались,
взлетал  в  воздух в поисках добычи. В первый день он вернулся,
неся в когтях зайца. На второй -- двух птиц.
     Ночью они расстилали одеяла. Костров  не  разводили,  хотя
ночи  в пустыне были холодные и становились все темнее, по мере
того как убывала луна.  Всю  первую  неделю  они  разговаривали
только  о  том,  как  бы избежать встречи с воюющими племенами.
Война продолжалась -- ветер иногда приносил  сладковатый  запах
крови. Где-то неподалеку шло сражение, и ветер напоминал юноше,
что  существует Язык Знаков, всегда готовый рассказать то, чего
не могут увидеть глаза.
     На восьмой день пути Алхимик решил устроить привал раньше,
чем обычно. Сокол взмыл в небо. Алхимик протянул Сантьяго флягу
с водой.
     -- Странствие твое близится к  концу,  --  сказал  он.  --
Поздравляю. Ты не свернул со Своей Стези.
     -- А  ты  весь  путь  молчал.  Я-то думал, ты научишь меня
всему, что знаешь.  Мне  уже  случалось  пересекать  пустыню  с
человеком,  у которого были книги по алхимии. Но я в них ничего
не понял.
     -- Есть только один путь постижения, --  отвечал  Алхимик.
-- Действовать.  Путешествие  научило  тебя  всему,  что нужно.
Осталось узнать только одно.
     Сантьяго спросил, что же ему осталось узнать,  но  Алхимик
не сводил глаз с небосвода -- он высматривал там своего сокола.
     -- А почему тебя зовут Алхимиком?
     -- Потому что я и есть Алхимик.
     -- А  в  чем ошибались другие алхимики -- те, что искали и
не нашли золото?
     -- Ошибка их в том, что  они  искали  только  золото.  Они
искали сокровища, спрятанные на Стезе, а саму Стезю обходили.
     -- Так  чего  же  мне  не хватает? -- повторил свой вопрос
юноша.
     Алхимик по-прежнему глядел  на  небо.  Вскоре  вернулся  с
добычей  сокол.  Они вырыли в песке ямку, развели в ней костер,
чтобы со стороны нельзя было заметить огонь.
     -- Я Алхимик, потому что я алхимик, -- сказал он. -- Тайны
этой науки достались мне от деда, а ему -- от его деда,  и  так
далее  до  сотворения мира. А в те времена вся она умещалась на
грани изумруда.  Люди,  однако,  не  придают  значения  простым
вещам,  а  потому  стали  писать  философские  трактаты.  Стали
говорить, что они-то знают, в какую сторону  надлежит  идти,  а
все прочие -- нет. Но Изумрудная Скрижаль существует и сегодня.
     -- А что же написано на ней? -- поинтересовался юноша.
     Алхимик  минут пять что-то чертил на песке, а Сантьяго тем
временем вспоминал, как повстречал на площади старого  царя,  и
ему показалось, что с той поры прошли многие-многие годы.
     -- Вот  что  написано  на  ней, -- сказал Алхимик, окончив
рисунок.
     Сантьяго приблизился и прочел.
     -- Так ведь это же шифр! -- разочарованно  воскликнул  он.
-- Это вроде книг англичанина!
     -- Нет.  Это то же, что полет ястребов в небе: разумом его
не постичь. Изумрудная Скрижаль  --  это  послание  Души  Мира.
Мудрецы  давно  уже  поняли,  что  наш мир сотворен по образу и
подобию рая. Само существование этого мира  --  гарантия  того,
что  существует иной, более совершенный. Всевышний сотворил его
для того, чтобы люди сквозь видимое прозревали духовное и  сами
дивились чудесам своей мудрости. Это я и называю Действием.
     -- И я должен прочесть Изумрудную Скрижаль?
     -- Если бы ты был сейчас в лаборатории алхимика, то мог бы
изучить наилучший способ постичь ее. Но ты в пустыне -- значит,
погрузись  в  пустыню. Она, как и все, что существует на Земле,
поможет тебе понять мир. Нет надобности понимать всю пустыню --
одной песчинки достаточно для того  чтобы  увидеть  все  чудеса
Творения.
     -- А как же мне погрузиться в пустыню?
     -- Слушай  свое  сердце.  Ему внятно все на свете, ибо оно
сродни Душе Мира и когда-нибудь вернется в нее.

     В  молчании  они  ехали  еще  двое  суток.   Алхимик   был
настороже:   они  приближались  к  тому  месту  где  шли  самые
ожесточенные бои. А юноша все пытался услышать голос сердца.
     Сердце же  его  было  своенравно:  раньше  оно  все  время
рвалось  куда-то,  а  теперь  во  что бы то ни стало стремилось
вернуться. Иногда сердце часами  рассказывало  ему  проникнутые
светлой  печалью  истории,  а  иногда  так  ликовало  при  виде
восходящего солнца,  что  Сантьяго  плакал  втихомолку.  Сердце
учащенно билось, когда говорило о сокровищах, и замирало, когда
глаза юноши оглядывали бескрайнюю пустыню.
     -- А  зачем мы должны слушать сердце? -- спросил он, когда
они остановились на привал.
     -- Где сердце, там и сокровища.
     -- Сердце  у  меня  заполошное,  --  сказал  Сантьяго.  --
Мечтает,  волнуется,  тянется к женщине из пустыни. Все время о
чем-то просит, не дает уснуть всю  ночь  напролет,  стоит  лишь
вспомнить о Фатиме.
     -- Вот и хорошо. Значит, оно живо. Продолжай вслушиваться.
     В  следующие  три  дня  они  повстречали  воинов, а других
видели на горизонте. Сердце Сантьяго заговорило о страхе. Стало
рассказывать ему о людях, отправившихся  искать  сокровища,  но
так  их и не нашедших. Порою оно пугало юношу мыслью о том, что
и ему не суждено отыскать их, а может быть, он умрет в пустыне.
Иногда твердило, что от добра добра не ищут: у него и  так  уже
есть возлюбленная и много золотых монет.
     -- Сердце  предает  меня, -- сказал он Алхимику, когда они
остановились дать коням передохнуть. -- Не хочет, чтобы  я  шел
дальше.
     -- Это  хорошо,  --  повторил  тот.  -- Это значит, оно не
омертвело. Вполне естественно, что ему страшно отдать  в  обмен
на мечту все, что уже достигнуто.
     -- Так зачем же слушаться его?
     -- Ты  все  равно  не  заставишь  его замолчать. Даже если
сделаешь вид, что не прислушиваешься к нему,  оно  останется  у
тебя в груди и будет повторять то, что думает о жизни и о мире.
     -- И будет предавать меня?
     -- Предательство  --  это  удар,  которого  не ждешь. Если
будешь знать свое сердце, ему тебя предать не удастся.  Ибо  ты
узнаешь  все  его  мечтания, все желания и сумеешь справиться с
ними. А убежать от своего сердца никому еще не  удавалось.  Так
что  лучше  уж  слушаться  его.  И  тогда не будет неожиданного
удара.

     Они продолжали путь по пустыне, и  Сантьяго  слушал  голос
сердца. Вскоре он уже наизусть знал все его причуды, все уловки
и   принимал   его  таким,  каково  было  оно.  Юноша  перестал
испытывать страх и  больше  не  хотел  вернуться  --  было  уже
поздно,  да  и  сердце  говорило,  что всем довольно. "А если я
иногда жалуюсь, что ж, я  ведь  человеческое  сердце,  мне  это
свойственно.  Все  мы  боимся  осуществить  наши самые заветные
мечты, ибо нам кажется, что мы их недостойны или что все  равно
не  сумеем  воплотить  их. Мы, сердца человеческие, замираем от
страха  при  мысли  о  влюбленных,  расстающихся  навсегда,   о
минутах,  которые  могли  бы  стать, да не стали счастливыми, о
сокровищах, которые могли бы быть найдены, но  так  навсегда  и
остались похоронены в песках. Потому что, когда это происходит,
мы страдаем".
     -- Мое  сердце  боится  страдания,  --  сказал он Алхимику
как-то ночью, глядя на темное, безлунное небо.
     -- А  ты  скажи  ему,  что  страх  страдания  хуже  самого
страдания.  И ни одно сердце не страдает, когда отправляется на
поиски своих мечтаний, ибо каждое мгновение этих поисков -- это
встреча с Богом и с Вечностью.
     "Каждое мгновение  --  это  встреча,  --  сказал  Сантьяго
своему  сердцу.  -- Покуда я искал свое сокровище, все дни были
озарены волшебным светом, ибо я знал, что с  каждым  часом  все
ближе   к   осуществлению  моей  мечты.  Покуда  я  искал  свое
сокровище, я встречал по пути такое,  о  чем  и  не  мечтал  бы
никогда,  если  бы  не  отважился  попробовать  невозможное для
пастухов".
     И тогда сердце его успокоилось на  целый  вечер.  И  ночью
Сантьяго  спал  спокойно,  а  когда проснулся, сердце принялось
рассказывать ему о Душе Мира. Сказало, что  счастливый  человек
-- это  тот, кто носит в себе Бога. И что счастье можно найти в
обыкновенной песчинке, о которой говорил Алхимик. Ибо для  того
чтобы сотворить эту песчинку, Вселенной потребовались миллиарды
лет. "Каждого живущего на земле ждет его сокровище, -- говорило
сердце, -- но мы, сердца, привыкли помалкивать, потому что люди
не  хотят обретать их. Только детям мы говорим об этом, а потом
смотрим, как жизнь направляет каждого навстречу его судьбе, но,
к несчастью, лишь немногие следуют по предназначенной им Стезе.
Прочим мир внушает опасения и потому в  самом  деле  становится
опасен.
     -- И  тогда  мы,  сердца,  говорим  все тише и тише. Мы не
замолкаем никогда, но  стараемся,  чтобы  наши  слова  не  были
услышаны:  не  хотим,  чтобы люди страдали оттого, что не вняли
голосу сердца.
     -- Почему же  сердце  не  подсказывает  человеку,  что  он
должен идти к исполнению своей мечты? -- спросил Сантьяго.
     -- Потому  что  тогда  ему  пришлось бы страдать, а сердце
страдать не любит.
     С того дня юноша стал понимать свое  сердце.  И  попросил,
чтобы  отныне,  как только он сделает шаг прочь от своей мечты,
сердце начинало сжиматься и болеть, подавая сигнал  тревоги.  И
поклялся, услышав этот сигнал, возвращаться на Свою Стезю.
     В  ту  ночь  он  все  рассказал Алхимику. И тот понял, что
сердце Сантьяго обратилось к Душе Мира.
     -- А теперь что мне делать?
     -- Продолжать путь к пирамидам.  И  не  упускать  из  виду
знаки. Сердце твое уже способно указать тебе, где сокровища.
     -- Так мне этого не хватало прежде?
     -- Нет.  Не  хватало  тебе  вот чего, -- ответил Алхимик и
стал рассказывать: -- Перед тем как мечте  осуществиться.  Душа
Мира  решает  проверить,  все ли ее уроки усвоены. И делает она
это для того, чтобы мы смогли получить вместе с нашей мечтой  и
все преподанные нам в пути знания. Вот тут-то большинству людей
изменяет  мужество. На языке пустыни это называется "умереть от
жажды, когда оазис уже на горизонте". Поиски всегда  начинаются
с Благоприятного Начала. А кончаются этим вот испытанием.
     Сантьяго  вспомнил старинную поговорку, ходившую у него на
родине: "Самый темный час -- перед рассветом".

     На следующий  день  впервые  возникли  признаки  настоящей
опасности.  К  путникам  приблизились три воина и спросили, что
они здесь делают.
     -- Охочусь с соколом, -- ответил Алхимик.
     -- Мы обязаны удостовериться, что у  вас  нет  оружия,  --
сказал один из трех.
     Алхимик  не  торопясь слез с коня. Сантьяго последовал его
примеру.
     -- Зачем тебе столько денег? -- спросил воин, указывая  на
сумку юноши.
     -- Мне надо добраться до Египта.
     Араб,   обыскивавший  Алхимика,  нашел  у  него  маленькую
хрустальную  склянку  с   какой-то   жидкостью   и   желтоватое
стеклянное яйцо, размером чуть больше куриного.
     -- Что это такое? -- спросил он.
     -- Философский  Камень  и  Эликсир  Бессмертия  -- Великое
Творение алхимиков. Тот, кто выпьет  Эликсир,  не  будет  знать
болезней. Крошечный осколок этого Камня превращает любой металл
в золото.
     Всадники разразились неудержимым хохотом, и Алхимик вторил
им. Они  сочли  его  ответ  очень  забавным  и, не чиня никаких
препятствий, разрешили путникам ехать дальше.

     -- Ты с ума сошел? -- спросил Сантьяго, когда  воины  были
уже достаточно далеко. -- Зачем ты это сделал?
     -- Зачем? Чтобы показать тебе простой закон, действующий в
мире,  --  отвечал  Алхимик.  --  Мы никогда не понимаем, какие
сокровища перед нами. Знаешь почему? Потому что люди вообще  не
верят в сокровища.
     Они   продолжали  путь.  С  каждым  днем  сердце  Сантьяго
становилось  все  молчаливей:  ему  уже  не  было  дела  ни  до
прошлого,   ни  до  будущего;  оно  довольствовалось  тем,  что
разглядывало пустыню да вместе с юношей пило из источника  Души
Мира.  Они с ним стали настоящими друзьями, и теперь ни один не
смог бы предать другого.
     Когда же сердце говорило, то для того лишь, чтобы вдохнуть
уверенность  и  новые  силы  в  Сантьяго,  на  которого  иногда
угнетающе  действовало безмолвие. Сердце впервые рассказало ему
о его замечательных качествах: об отваге, с которой он  решился
бросить своих овец, и о рвении, с которым трудился в лавке.
     Рассказало  оно  еще  и  о  том,  чего Сантьяго никогда не
замечал: об опасностях, столько раз подстерегавших его.  Сердце
рассказало,  как  куда-то девался пистолет, который он утащил у
отца, -- он вполне  мог  поранить  или  даже  застрелить  себя.
Напомнило,  как однажды в чистом поле ему стало дурно, началась
рвота, а потом он упал и заснул. В это самое время двое  бродяг
подкарауливали его, чтобы убить, а овец угнать. Но поскольку он
так  и  не  появился,  они  решили,  что  он повел стадо другой
дорогой, и ушли.
     -- Сердце всегда помогает человеку? -- спросил он.
     -- Не всякому. Только тем, кто идет Своей  Стезей.  И  еще
детям, пьяным и старикам.
     -- Это значит, что они вне опасности?
     -- Это значит всего лишь, что их сердца напрягают все свои
силы.
     Однажды  они  проезжали мимо того места, где стали лагерем
воины  одного   из   враждующих   племен.   Повсюду   виднелись
вооруженные  люди в нарядных белых бурнусах. Они курили наргиле
и беседовали о битвах. На Сантьяго и Алхимика никто не  обратил
ни малейшего внимания.
     -- Мы  вне  опасности, -- сказал юноша, когда они миновали
бивак.
     Алхимик вдруг рассвирепел.
     -- Доверяй  голосу  сердца,  --  вскричал  он,  --  но  не
забывай,  что  ты  в  пустыне! Когда идет война, Душа Мира тоже
внемлет ей. Никто и ничто не остается в стороне  от  того,  что
происходит под солнцем.
     "Все -- одно целое", -- подумал Сантьяго.
     И  тотчас,  словно  бы  в  доказательство  правоты старого
Алхимика,  в  пустыне  появились  два   всадника,   пустившихся
вдогонку за путешественниками.
     -- Дальше  вам  ехать  нельзя,  --  сказал один из воинов,
поравнявшись с ними. -- Тут идут военные действия.
     -- Нам -- недалеко, -- отвечал Алхимик,  пристально  глядя
ему в глаза.
     Воины  на  мгновение замерли, а потом пропустили путников.
Сантьяго был поражен.
     -- Ты усмирил их взглядом!
     -- Взгляд показывает силу души, -- отвечал Алхимик.
     "Это так", -- подумал  юноша,  вспомнив,  что,  когда  они
проезжали  мимо  бивака, кто-то из воинов долго смотрел на них.
Он  находился  так  далеко,  что  даже  лица  его  нельзя  было
разглядеть, и все-таки Сантьяго чувствовал на себе его взгляд.
     И  вот,  когда  они начали подъем в гору, закрывавшую весь
горизонт. Алхимик сказал, что до пирамид осталось два дня пути.
     -- Но если нам  скоро  предстоит  расстаться,  научи  меня
алхимии.
     -- Тебе  уже  нечему  учиться.  Ты знаешь, что наука эта в
том, чтобы проникнуть  в  Душу  Мира  и  найти  там  сокровища,
предназначенные тебе.
     -- Я  говорю о другом. Я хочу знать, как превращать свинец
в золото.
     Алхимик не стал нарушать безмолвия пустыни и ответил, лишь
когда они остановились на привал.
     -- Все во Вселенной развивается, перетекает  из  одного  в
другое.  Мудрецы  открыли,  что  из  всех металлов больше всего
подвержено этому золото. Не спрашивай почему, -- я не  знаю.  А
знаю  только,  что  так  повелось  в  мире. Но люди неправильно
истолковали слова мудрецов. И золото, вместо  того  чтобы  быть
символом развития, сделалось знаком войны.
     -- Мир  говорит  на  многих языках, порою крик верблюда --
это всего лишь крик. А порою  --  это  сигнал  тревоги.  Я  сам
наблюдал   это,   --  сказал  Сантьяго,  но  тут  же  замолчал,
сообразив, что Алхимику и без него все это известно.
     -- Я знавал настоящих алхимиков, -- продолжал тот. -- Одни
затворялись  в  своих  лабораториях  и   пытались   развиваться
наподобие  золота -- так был открыт Философский Камень. Ибо они
поняли, что если развивается что-то одно, то изменяется и  все,
что находится вокруг.
     Другие  нашли  Камень случайно. Они были наделены даром, и
души их были более чутки, чем у прочих людей. Но  такие  случаи
не в счет, они слишком редки.
     А третьи искали только золото. Им так и не удалось открыть
тайну.  Они  забыли,  что у свинца, меди, железа тоже есть Своя
Стезя. А тот, кто вмешивается в чужую Стезю, никогда не пройдет
свою собственную.
     Эти слова Алхимика  прозвучали  как  проклятие.  Потом  он
наклонился и поднял с земли раковину.
     -- Когда-то здесь было море, -- сказал он.
     -- Да, я догадался, -- ответил юноша. Алхимик попросил его
приложить  раковину к уху. Сантьяго в детстве часто делал так и
сейчас вновь услышал шум моря.
     -- Море по-прежнему в этой раковине, ибо оно следует Своей
Стезей. И оно не покинет ее, пока в пустыне вновь не заплещутся
волны.
     Они  сели  на  коней  и  двинулись  в  сторону  египетских
пирамид.

     Солнце  начало  склоняться к западу, когда сердце Сантьяго
подало ему сигнал  тревоги.  Они  находились  в  ту  минуту  за
огромными  песчаными  барханами. Сантьяго взглянул на Алхимика,
но тот вроде бы ничего  не  замечал.  Через  пять  минут  юноша
увидел  впереди  четко  обрисовавшиеся  силуэты двух всадников.
Прежде чем он успел сказать хоть слово, вместо двоих  появилось
десять,  вместо  десяти -- сто, и наконец все барханы покрылись
неисчислимым воинством.
     Всадники были в голубых одеждах. Черные тиары  венчали  их
тюрбаны, а лица до самых глаз были закрыты голубой тканью.
     Даже  издали  было  заметно, что глаза эти, показывая силу
души, возвещали путникам смерть.

     Сантьяго и Алхимика привели в лагерь, втолкнули  в  шатер,
подобного  которому  юноша  еще  ни  разу не видел, и поставили
перед вождем. Вокруг стояли его военачальники.
     -- Это лазутчики, -- доложил один из тех, кто  сопровождал
пленников.
     -- Нет. Мы всего лишь путники.
     -- Три  дня  назад  вас  видели  в лагере наших врагов. Вы
говорили с кем-то из воинов.
     -- Я знаю пути  пустыни  и  умею  читать  по  звездам,  --
отвечал  на  это  Алхимик. -- А о том, сколь многочисленны ваши
враги и куда они движутся, мне ничего не ведомо. Я проводил  до
вашего лагеря своего друга.
     -- А кто это такой? -- спросил вождь.
     -- Алхимик,  --  ответил  Алхимик.  --  Он  знает все силы
природы и желает показать тебе свои необыкновенные дарования.
     Сантьяго слушал молча и в страхе.
     -- Что делает чужеземец в наших краях? --  спросил  другой
военачальник.
     -- Он  привез вашему племени деньги, -- ответил Алхимик и,
прежде чем юноша успел сказать хоть слово, протянул его кошелек
вождю.
     Тот принял золото молча -- на него можно было купить много
оружия.
     -- А  кто  такой   "алхимик"?   --   спросил   кто-то   из
военачальников.
     -- Это  человек,  который  знает  природу и мир. Стоит ему
захотеть -- и он уничтожит ваш лагерь одной лишь силой ветра.
     Арабы рассмеялись. Они привыкли к силе войны и не  верили,
что  ветер  может  быть  смертельным.  Однако сердца их сжались
испугом. Все они были люди пустыни и боялись колдунов.
     -- Я хочу посмотреть, как это ему удастся, -- сказал самый
главный.
     -- Дайте нам три дня. И мой спутник,  чтобы  показать  вам
свою  силу,  обернется  ветром.  Если  это  ему  не удастся, мы
смиренно отдадим вам наши жизни.
     -- Нельзя отдать то, что и так  уже  принадлежит  мне,  --
надменно ответил военачальник.
     Но согласился подождать три дня.