Торговец Хрусталем смотрел, как занимается новый  день,  и
ощущал  обычную  тоску, томившую его по утрам. Вот уже тридцать
лет сидел он на крутом спуске  в  своей  лавчонке,  куда  редко
заглядывали  покупатели. Теперь уже поздно было что-либо менять
в жизни; торговать хрусталем -- вот  все,  что  он  умел.  Было
время,   когда   в   лавке  его  толпились  арабские  торговцы,
английские и французские геологи, немецкие солдаты -- все  люди
с  деньгами. Когда-то торговля хрусталем была делом выгодным, и
он мечтал, как разбогатеет и  старость  его  будет  скрашена  и
согрета красивыми женами.
     Но  изменилось  время,  а  вместе  с  ним  и  город. Сеута
разрослась  и  затмила  Танжер,  и  центр  торговли  сместился.
Соседи-торговцы  разъехались, на спуске осталось лишь несколько
лавочек, и никто не хотел подниматься в  гору,  чтобы  зайти  в
одну из них.
     Но  у  Торговца  Хрусталем  выбора  не  было. Тридцать лет
занимался он тем лишь,  что  продавал  и  покупал  хрусталь,  а
теперь было уже поздно менять жизнь.
     Целое  утро он смотрел, как проходят мимо редкие прохожие.
Это повторялось из  года  в  год,  и  он  наперед  знал,  когда
появится тот, а когда -- этот. Но за несколько минут до обеда у
его витрины остановился юный чужестранец. Одет он был прилично,
однако  наметанным  глазом  Торговец  Хрусталем  определил, что
денег у него нет. И все же он решил отворить ему  и  подождать,
пока тот уйдет.

     На  двери висело объявление, извещавшее, что здесь говорят
на  иностранных  языках.  Сантьяго  увидел,  как  за  прилавком
появился хозяин.
     -- Хотите,  я  вам  все  эти  стаканы  перемою? -- спросил
юноша. -- А в таком виде их у вас никто не купит.
     Хозяин ничего не отвечал.
     -- А вы мне за это дадите какой-нибудь еды.
     Хозяин все так же молча смотрел на него.  Сантьяго  понял,
что должен принимать решение. В котомке у него лежала куртка --
в   пустыне  она  не  понадобится.  Он  достал  ее  и  принялся
перетирать  стаканы.  Через  полчаса  все  стаканы  на  витрине
блестели,  и  тут  как  раз  пришли  двое  и  купили кое-что из
хрустальных изделий.
     Окончив работу, Сантьяго попросил у хозяина еды.
     -- Идем со мной, -- отвечал тот.
     Он повесил на дверь табличку "Закрыто  на  обед"  и  повел
Сантьяго в маленький бар, стоявший на самом верху переулка. Там
они сели за единственный стол. Торговец Хрусталем улыбнулся:
     -- Тебе  ничего  и  не надо было мыть. Коран велит кормить
голодных.
     -- Отчего же вы меня не остановили?
     -- Оттого что стаканы были грязные. И тебе,  и  мне  ннадо
было очистить разум от дурных мыслей.
     А когда они поели, он сказал:
     -- Я хочу, чтобы ты работал в моей лавке. Сегодня, пока ты
мыл товар, пришли двое покупателей -- это добрый знак.
     "Люди  часто говорят о знаках, -- подумал пастух, -- но не
понимают этого. Да и я, сам того не зная, столько лет беседовал
со своими овцами на бессловесном языке".
     -- Ну так как? -- настаивал продавец. --  Пойдешь  ко  мне
работать?
     -- До  рассвета перемою весь товар, -- ответил юноша. -- А
вы мне за это дадите денег добраться до Египта.
     Старик снова рассмеялся.
     -- Если ты даже целый год  будешь  мыть  хрусталь  в  моей
лавке,  если  будешь получать хороший процент с каждой покупки,
все равно придется одалживать деньги.  От  Танжера  до  пирамид
тысячи километров пути по пустыне.

     На  минуту  стало так тихо, словно весь город погрузился в
сон. Исчезли базары, торговцы, расхваливавшие свой товар, люди,
поднимавшиеся на минареты и выпевавшие слова молитвы,  сабли  с
резными  рукоятями.  Сгинули  куда-то  надежда  и  приключение,
старый царь и Своя Стезя, сокровища и пирамиды.  Во  всем  мире
воцарилась  тишина, потому что онемела душа Сантьяго. Не ощущая
ни боли, ни муки, ни разочарования, он остановившимся  взглядом
смотрел сквозь маленькую дверь харчевни и страстно желал только
умереть,  мечтая,  чтобы  все  кончилось  в  эту  минуту  раз и
навсегда.

     Продавец глядел на него в изумлении -- еще  утром,  совсем
недавно, он был так весел. А теперь от этого веселья и следа не
осталось.
     -- Я  могу  дать  тебе денег, чтобы ты вернулся на родину,
сын мой, -- сказал продавец.
     Юноша не ответил. Потом встал,  одернул  одежду  и  поднял
котомку.
     -- Я остаюсь работать у вас, -- сказал он.
     И, помолчав еще, прибавил:
     -- Мне нужны деньги, чтобы купить несколько овец.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


     Почти  целый  месяц  работал  Сантьяго  в  лавке, и нельзя
сказать, чтобы новое дело  очень  уж  ему  нравилось.  Продавец
Хрусталя день-деньской сидел за прилавком и бурчал, чтобы юноша
поосторожней обращался с товаром и ничего не разбил.
     Однако  он  не  уволился,  потому  что Продавец был хоть и
ворчун, но  человек  честный  и  слово  свое  держал:  Сантьяго
исправно  получал  комиссионные  с  каждой покупки и даже сумел
скопить кое-какие деньги. Однажды утром он прикинул свои барыши
и убедился, что если будет  зарабатывать  столько  же,  сколько
сейчас, овечек сможет купить не раньше чем через год.
     -- Надо  бы  сделать открытую стойку с образчиками товара,
-- сказал он хозяину. -- Мы бы поставили ее у  входа  в  лавку,
чтобы привлекать внимание прохожих.
     -- Жили  мы  раньше  без  всяких стоек, -- отвечал тот. --
Кто-нибудь, идя мимо, споткнется, заденет ее и переколотит  мой
хрусталь.
     -- Когда  я  гнал овец на выпас, они тоже могли наткнуться
на змею и сдохнуть от ее  укуса.  Однако  это  --  часть  жизни
овечек и пастухов.
     Продавец  в  это  время  обслуживал  посетителя, желавшего
купить три  хрустальных  бокала.  Торговля  теперь  шла  бойко,
словно  вернулись  времена, когда эта улочка притягивала к себе
людей со всего Танжера.
     -- Дела идут  недурно,  --  сказал  он,  когда  покупатель
вышел.  --  Я  зарабатываю  теперь  достаточно и скоро дам тебе
столько денег, что ты купишь  новую  отару.  Чего  же  тебе  не
хватает? Зачем требовать от жизни большего?
     -- Затем, что надо следовать знакам, -- невольно вырвалось
у юноши,  и  он  тотчас  пожалел  о сказанном: Продавец-то ведь
никогда не встречал царя.
     "Это называется Благоприятное Начало, --  вспомнились  ему
слова  старика.  --  Новичкам  везет.  Ибо  жизнь  хочет, чтобы
человек следовал Своей Стезей".
     А хозяин между тем осмысливал  то,  что  сказал  Сантьяго.
Ясно,  что  одно  его присутствие в лавке было добрым знаком --
деньги текли в кассу, и он  не  раскаивался,  что  нанял  этого
испанского  паренька.  Хотя зарабатывает он больше, чем должен:
обнаружив, что от торговли ничего  в  его  жизни  не  меняется,
хозяин,  не  гонясь  за барышом, назначил ему высокий процент с
каждой сделки. Интуиция подсказывала: скоро паренек вернется  к
своим овцам.
     -- Зачем  понадобились тебе пирамиды? -- спросил он, чтобы
сменить тему.
     -- Затем,  что  мне  много  о  них  говорили,  --  ответил
Сантьяго. Сокровища превратились в горестное воспоминание, и он
старался не думать о них, потому и не стал рассказывать хозяину
свой сон.
     -- Впервые  в  жизни вижу человека, который хочет пересечь
пустыню для того лишь, чтобы взглянуть на пирамиды. А  пирамиды
эти  -- просто груда камней. Ты и сам во дворе можешь построить
такое.
     -- Видно, вам не снились сны  о  дальних  странствиях,  --
ответил  ему  на  это  Сантьяго  и пошел навстречу входившему в
лавку покупателю.
     Через  два  дня  старик  хозяин  вернулся  к  разговору  о
витрине.
     -- Не  люблю  я  новшеств,  --  сказал  он. -- Я же не так
богат, как Гассан, которому не страшно ошибиться -- он на  этом
много  не  потеряет.  Нам  с  тобой за свои ошибки придется всю
жизнь платить.
     "Верно", -- подумал юноша.
     -- Вот и ответь мне, зачем тебе эта стойка?  --  продолжал
хозяин.
     -- Я  хочу как можно скорей вернуться к моим овечкам. Пока
удача нам сопутствует, надо пользоваться моментом. Надо сделать
все, чтобы помочь ей, как она нам  помогает.  Это  ведь  так  и
называется: Благоприятное Начало. Новичкам везет.
     Старик помолчал и ответил:
     -- Пророк  дал  нам  Коран  и  возложил  на  нас лишь пять
обязанностей,  которые  мы  должны  выполнять  в  жизни.  Самая
главная -- помнить, что нет бога, кроме Аллаха. А четыре других
-- молиться  пять  раз в день, поститься, когда наступает месяц
Рамадан, быть милосердным к неимущему...
     Он  снова  замолчал.  При  упоминании  Пророка  глаза  его
увлажнились.  Он,  хоть  и  был  человек  живой, нетерпеливый и
горячий, все же сумел прожить жизнь в  соответствии  с  законом
Магомета.
     -- Ну, а пятая обязанность? -- спросил Сантьяго.
     -- Позавчера  ты  сказал,  что  мне,  наверное, никогда не
снились сны о дальних странствиях. Так вот,  пятая  обязанность
каждого  мусульманина -- совершить паломничество. Каждый из нас
хоть однажды в жизни должен посетить священный город  Мекку.  А
она  гораздо  дальше,  чем  пирамиды.  В  молодости, как только
скопил немного, я предпочел купить эту вот  лавку.  Думал:  вот
разбогатею,  тогда  и отправлюсь в Мекку. Потом у меня завелись
деньги, но я никому не мог доверить торговлю, ибо товар у  меня
хрупкий. И каждый день видел, как мимо проходят паломники: были
среди  них  богачи  --  их  сопровождали  десятки  слуг и целые
караваны верблюдов, -- но большая часть была бедней меня.
     Видел я и как они возвращаются, счастливые и довольные,  и
ставят  у двери дома символ паломничества в Мекку. Один из них,
сапожник, чинивший чужие башмаки, рассказал мне, что шел  через
пустыню  почти  целый  год,  но  уставал меньше, чем в Танжере,
когда отправлялся в соседний квартал купить кожи.
     -- Почему же вам сейчас не отправиться в Мекку? -- спросил
Сантьяго.
     -- Потому что я жив только благодаря мечте  о  ней.  Разве
иначе выдержал бы я все эти дни, неотличимые друг от друга, все
эти  полки,  заставленные  моим  товаром,  обеды и ужины в этой
мерзкой харчевне? Я боюсь, что, когда мечта  станет  явью,  мне
больше незачем будет жить на свете.
     А  ты  мечтаешь  об  овцах и пирамидах и, не в пример мне,
жаждешь осуществить свою мечту. Я желаю только мечтать о Мекке.
Тысячи раз я представлял, как пересеку пустыню,  как  приду  на
площадь,  где  стоит  священный  камень, семь раз обойду вокруг
него и лишь потом прикоснусь к  нему.  Я  представляю,  сколько
людей будет толпиться рядом со мной и как мой голос вплетется в
общий  молитвенный  хор. Но я боюсь, что меня постигнет ужасное
разочарование, и потому предпочитаю только мечтать.
     В тот день он разрешил Сантьяго смастерить  новую  стойку.
Не все видят сны одинаково.

     Минуло  еще  два  месяца -- новая выносная витрина сделала
свое дело: в лавку валом валили покупатели. Сантьяго  прикинул:
если  так  и дальше пойдет, через полгода он сможет вернуться в
Испанию и купить не  шестьдесят  голов  овец,  а  два  раза  по
столько.  Не  пройдет  и  года,  как  он  удвоит стадо и начнет
торговать с арабами, потому что уже научился сносно объясняться
на их языке. После того случая на рынке он уже не  доставал  из
котомки  камешки  Урим и Тумим, потому что Египет стал для него
мечтой, такой же несбыточной, как Мекка -- для его хозяина.  Он
был  доволен  своей  работой  и постоянно представлял себе, как
победителем сойдет с корабля на пристань Тарифы.
     "Помни: всегда надо точно знать, чего хочешь", --  говорил
Мелхиседек.  Юноша  знал.  И работал для достижения своей цели.
Может быть, на роду ему было написано оказаться в чужой стране,
встретить там жулика, а потом удвоить свое стадо,  не  истратив
на это ни гроша?
     Он  был  горд  собой.  Он  многому  научился:  умел теперь
торговать хрусталем, владел языком  без  слов  и  читал  знаки.
Однажды он услышал, как жалуется какой-то человек: одолел такой
крутой  подъем,  а  тут  даже  присесть  и утолить жажду негде.
Сантьяго сразу смекнул, что это знак, и сказал хозяину:
     -- Давайте откроем тут что-то вроде чайной.
     -- Мы будем далеко  не  первыми  и  не  единственными,  --
отвечал тот.
     -- А  мы  предложим  им  чай из хрустальных стаканов. Люди
получат удовольствие и захотят  купить  у  нас  хрусталь.  Люди
больше всего падки на красоту.
     Хозяин  довольно долго смотрел на него, ничего не отвечая.
Однако ближе к вечеру, помолившись и закрыв  лавку,  он  уселся
перед  ней на мостовой и предложил Сантьяго покурить наргиле --
причудливую трубку, которая в ходу у арабов.
     -- Скажи мне, чего ты добиваешься? -- спросил он у юноши.
     -- Вы же знаете: хочу вернуться домой и купить овец. А для
этого мне нужны деньги.
     Старик подложил несколько угольков  в  наргиле  и  глубоко
затянулся.
     -- Тридцать  лет  я держу эту лавку. Умею отличать хороший
хрусталь от плохого, знаю все тонкости торговли. Я доволен тем,
как идет у меня дело, и расширять его не хочу. Будешь  подавать
покупателям  чай в хрустальных стаканах -- наш оборот вырастет,
придется менять образ жизни.
     -- Что ж в этом плохого?
     -- А я привык жить, как жил. Пока ты не появился здесь,  я
часто  думал,  что  столько  времени  сиднем  просидел на одном
месте, покуда  мои  друзья  уезжали,  приезжали,  разорялись  и
богатели.  Думал  я  об  этом  с  глубокой  печалью.  Теперь же
понимаю, что лавка моя как раз такого размера, как мне  надо  и
хочется.  Я  не  ищу  перемен,  я  не знаю, как это делается. Я
слишком привык к самому себе.
     Юноша не нашелся, что ответить. А старик продолжал:
     -- Тебя мне словно Бог послал. А сегодня я понял вот  что:
если   Божье  благословение  не  принять,  оно  превращается  в
проклятье. Я  ничего  больше  от  жизни  не  хочу,  а  ты  меня
заставляешь  открывать  в  ней  неведомые дали. Я гляжу на них,
сознаю свои неслыханные возможности и чувствую себя  хуже,  чем
раньше.  Ибо  теперь я знаю, что могу обрести все, а мне это не
нужно.
     "Хорошо еще, что я ничего не рассказал продавцу кукурузы",
-- подумал Сантьяго.
     Еще некоторое время  они  курили  наргиле.  Солнце  зашло.
Хозяин  и  юноша  говорили  по-арабски  --  Сантьяго  был очень
доволен, что овладел этим языком. Давным-давно, в другой жизни,
ему казалось, что овцы способны постичь  все  в  мире.  Но  вот
арабского языка им не выучить.
     "Должно  быть,  есть  и еще кое-что, чему они научиться не
могут, -- думал он, молча поглядывая на хозяина. -- Ибо  заняты
они  лишь  поисками  корма  и  воды. Да и потом, они же не сами
выучились -- это я их научил".
     -- Мактуб, -- произнес наконец Продавец Хрусталя.
     -- Что это значит?
     -- Чтобы понять, надо родиться арабом, -- ответил тот.  --
Но примерный смысл: "Так суждено".
     И,  гася угольки в наргиле, добавил, что с завтрашнего дня
Сантьяго может продавать чай в хрустальных стаканах. Остановить
реку жизни невозможно.

     Люди взбирались по крутизне и вдруг на самом верху  видели
перед  собой  лавку,  где  им  предлагали холодный и освежающий
мятный чай в красивых хрустальных  стаканах.  Как  же  было  не
зайти и не выпить?!
     "Моей  жене  до  такого  не  додуматься!" -- говорил один,
покупая несколько штук: в этот вечер к нему должны были  прийти
гости, и он хотел удивить их замечательными стаканами.
     Другой  утверждал,  что чай кажется гораздо вкусней, когда
пьешь из хрустального стакана -- в нем, мол, он лучше сохраняет
свой аромат. Третий вспоминал, что на Востоке существует давняя
традиция  пить  чай  из  хрусталя,  потому  что   он   обладает
магическими свойствами.
     И  очень  скоро все прознали об этом, и народ потянулся по
склону, чтобы своими глазами  увидеть,  какие  новшества  можно
внести   в   такой   старинный  промысел.  Появились  и  другие
заведения, где теперь посетителям подавали  чай  в  хрустальных
стаканах,  но  туда  не  надо  было  карабкаться,  и потому они
пустовали.
     Очень скоро Хозяину пришлось нанять еще двоих.  Теперь  он
не   только  торговал  хрусталем,  но  и  отпускал  неимоверное
количество чая жаждущим новизны людям, ежедневно стекавшимся  в
его лавку.
     Так прошло полгода.

     Юноша  проснулся  еще  до восхода солнца. С тех пор как он
впервые ступил на  африканский  континент,  минуло  одиннадцать
месяцев и девять дней.
     Он  надел  арабский  бурнус  из белого полотна, специально
купленный к этому дню,  покрыл  голову  платком,  закрепив  его
кольцом  из верблюжьей кожи, обул сандалии и бесшумно спустился
вниз.
     Город еще спал. Сантьяго  съел  кусок  хлеба  с  вареньем,
отпил  теплого  чаю  из  хрустального  стакана. Потом уселся на
пороге лавки и закурил наргиле.
     Так он сидел и покуривал в полном одиночестве, ни о чем не
думая,  а  только  слушая  постоянный  и  ровный   шум   ветра,
приносивший  запах  пустыни.  Докурив, сунул руку в карман -- и
уставился на то, что вытащил оттуда.
     Пальцы его сжимали толстую пачку денег  --  на  них  можно
было купить и обратный билет, и сто двадцать овец, и разрешение
вести  торговлю  между  Испанией  и  той страной, где он сейчас
находился.
     Сантьяго терпеливо дождался, когда проснется старик хозяин
и отопрет лавку. Потом они вместе выпили еще чаю.
     -- Сегодня я уеду, -- сказал юноша. -- Теперь мне есть  на
что купить овец, а вам -- на что отправиться в Мекку.
     Хозяин хранил молчание.
     -- Благословите меня, -- настойчиво сказал Сантьяго. -- Вы
мне помогли.
     Старик  не  произнося  ни  слова продолжал заваривать чай.
Наконец он обернулся к Сантьяго:
     -- Я горжусь тобой. Ты вдохнул жизнь в мою лавку. Но знай:
я не пойду в Мекку. Знай и то, что ты не купишь себе овец.
     -- Кто это вам сказал? -- в удивлении спросил юноша.
     -- Мактуб, -- только и ответил старый Продавец Хрусталя.
     И благословил его.
     А Сантьяго пошел к  себе  в  комнату  и  собрал  все  свои
пожитки  -- получилось три мешка. Уже в дверях он вдруг заметил
в  углу  свою  старую  пастушью  котомку,  которая   давно   не
попадалась  ему  на  глаза,  так  что он и забыл про нее. В ней
лежали его куртка и книга. Он вытащил куртку, решив подарить ее
какому-нибудь мальчишке на улице, и тут по полу покатились  два
камня -- Урим и Тумим.
     Тут  юноша  вспомнил про старого царя и сам удивился -- он
столько времени не думал про него. Целый  год  работал  он  без
передышки  с  единственной  целью  --  скопить  денег, чтобы не
возвращаться в Испанию несолоно хлебавши.
     "Никогда не отказывайся от своей  мечты,  --  говорил  ему
Мелхиседек. -- Следуй знакам".
     Юноша  подобрал  камни  с  пола,  и тут его снова охватило
странное ощущение, будто старик  где-то  рядом.  Он  целый  год
провел  в  тяжких трудах, а теперь знаки указывали, что настало
время уходить.
     "Я снова стану  точно  таким  же,  каким  был  раньше,  --
подумал он, -- а овцы не научат меня говорить по-арабски".
     Овцы,  однако,  научили  его  кое-чему поважнее: тому, что
есть на свете язык, понятный всем. И весь этот  год,  стараясь,
чтобы  торговля  процветала,  Сантьяго  говорил на нем. Это был
язык воодушевления, язык вещей, делаемых с любовью и охотой, во
имя того, во что веришь или чего желаешь. Танжер перестал  быть
для  него чужбиной, и юноша сознавал: весь мир может покориться
ему, как покорился этот город.
     "Когда чего-нибудь сильно захочешь,  вся  Вселенная  будет
способствовать  тому,  чтобы  желание  твое  сбылось",  --  так
говорил старый Мелхиседек.
     Однако ни о разбойниках, ни о бескрайних  пустынях,  ни  о
людях,  которые  хоть  и  мечтают,  но не желают эти свои мечты
осуществлять, старик и словом не обмолвился. Он не говорил ему,
что пирамиды -- это всего лишь груда камней и каждый, когда ему
вздумается, может у себя в саду нагромоздить такую. Он  позабыл
ему  сказать,  что,  когда  у  него заведутся деньги на покупку
овец, он должен будет этих овец купить.
     Сантьяго взял свою котомку и присоединил  ее  к  остальным
вещам.   Спустился   по   лестнице.   Хозяин   обслуживал  чету
иностранцев, а  еще  двое  покупателей  расхаживали  по  лавке,
попивая   чай   из   хрустальных  стаканов.  Для  раннего  часа
посетителей было много. Только сейчас Сантьяго  вдруг  заметил,
что   волосы   хозяина   напоминают   волосы  Мелхиседека.  Ему
вспомнилось, как улыбался кондитер, когда ему в первый  день  в
Танжере  некуда  было  идти и нечего есть, -- и эта улыбка тоже
напомнила ему старого царя.
     "Словно он прошел тут  и  оставил  на  всем  следы  своего
присутствия,  --  подумал он. -- Словно все эти люди в какую-то
минуту своей жизни уже встречались с ним.  Но  ведь  он  так  и
говорил мне, что всегда является тому, кто идет Своей Стезей".

     Он  ушел  не прощаясь -- не хотел плакать при чужих. Но он
понимал, что будет  тосковать  по  всему  этому,  по  всем  тем
прекрасным  вещам, которым научился здесь. Он обрел уверенность
в себе и желание покорить мир.
     "Ведь я опять иду в знакомые места пасти овец", -- подумал
он, но  почему-то  решение  ему  разонравилось.  Целый  год  он
работал,  чтобы  осуществить  свою  мечту,  а она вдруг стала с
каждой минутой терять свою привлекательность. Может быть, это и
не мечта вовсе?
     Да может быть, мне стать таким, как Продавец Хрусталя? Всю
жизнь мечтать о Мекке, но так туда и не  собраться?"  --  думал
он,  но  камни,  которые он держал в руках, словно передали ему
силу и решимость старого царя. По странному совпадению  --  или
это  и  был знак? -- он вошел в ту самую харчевню, что и в свой
первый день в Танжере. Конечно, того жулика там не было. Хозяин
принес ему чашку чаю.
     "Я всегда успею вернуться в пастухи, -- думал Сантьяго. --
Я научился пасти и стричь овец и уже никогда не забуду, как это
делается. Но мне  может  не  представиться  другой  возможности
попасть  к египетским пирамидам. Старик носил золотой нагрудник
и знал всю мою историю. Это всамделишный  царь,  и  к  тому  же
мудрец".
     Только  два  часа пути отделяли его от равнин Андалусии, а
между ним и пирамидами лежала бескрайняя пустыня. Но он  понял,
что  можно взглянуть на это и по-другому: путь к сокровищу стал
на два часа короче, хоть он сам при этом и потерял целый год.
     "Почему я хочу вернуться к своим овцам  --  мне  известно.
Потому  что  я знаю их, потому что люблю их и потому что с ними
хлопот немного. А вот можно ли любить пустыню? Но  ведь  именно
пустыня  скрывает  мое сокровище. Не сумею найти его -- вернусь
домой. Так уж случилось, что у меня сейчас  есть  и  деньги,  и
время -- так отчего бы не попробовать?"
     В  эту  минуту  он  почувствовал  огромную радость. Путь в
пастухи ему всегда открыт. И всегда можно  сделаться  торговцем
хрусталем.  Конечно, в мире скрыто много иных сокровищ, но ведь
именно ему, а не кому-нибудь другому дважды  приснился  один  и
тот же сон и встретился старый царь.
     Он  вышел  из  харчевни  довольный собой. Он вспомнил, что
один из поставщиков товара  привозил  хрусталь  его  хозяину  с
караванами, пересекавшими пустыню. Сантьяго сжимал в руках Урим
и  Тумим  -- благодаря этим камням он снова решил идти к своему
сокровищу.
     "Я  всегда  рядом  с  тем,  кто  идет  Своей  Стезей",  --
вспомнились ему слова Мелхиседека.
     Проще  простого:  пойти  на  торговый склад да и спросить,
правда ли, что пирамиды так далеко, как говорят.

     Помещение, где сидел англичанин, больше напоминало хлев, и
пахло там потом, пылью, скотиной. "Стоило десять  лет  учиться,
чтобы   оказаться   в  такой  дыре",  --  думал  он,  рассеянно
перелистывая химический журнал.
     Однако отступать было некуда. Надо было следовать  знакам.
Всю   свою   жизнь   он   посвятил  тому,  чтобы  отыскать  тот
единственный язык, на котором говорит Вселенная, -- для того  и
учился. Сначала он увлекся эсперанто, потом религиями и наконец
-- алхимией.  И  вот  теперь  он свободно говорил на эсперанто,
досконально знал историю разных вер, однако  алхимиком  еще  не
стал.  Да,  конечно,  кое-какие  тайны он открыл, но вот сейчас
намертво  застрял  и  уже   не   мог   продвинуться   в   своих
исследованиях ни на шаг. Он тщетно пытался попросить помощи еще
у  какого-нибудь  алхимика  --  все  они были люди чудаковатые,
думали только о себе и  почти  всегда  отказывали  в  совете  и
содействии.  Может  быть,  они  так  и  не сумели постичь тайну
Философского Камня и оттого замыкались в себе?
     Англичанин  уже  истратил  на  бесплодные   поиски   часть
отцовского  наследства.  Он  ходил  в  самые  лучшие  на  свете
библиотеки, покупал самые редкие, самые важные книги по алхимии
-- и вот в одной из таких книг вычитал,  что  много  лет  назад
знаменитый  арабский алхимик побывал в Европе. Уверяли, что ему
больше двухсот лет, что он нашел Философский  Камень  и  открыл
Эликсир   Бессмертия.  На  англичанина  это  произвело  сильное
впечатление, но все бы это так легендой  и  осталось,  если  бы
один  его  приятель, вернувшись из археологической экспедиции в
пустыню,  не  рассказал   ему   о   неком   арабе,   наделенном
сверхъестественными  дарованиями.  Живет  он в оазисе Эль-Фаюм.
Ему, по слухам, двести лет, и он умеет превращать любой  металл
в золото.
     Англичанин  тотчас отменил все свои дела и встречи, собрал
самые нужные и важные книги  --  и  вот  он  здесь,  в  дощатом
бараке,  похожем  на  хлев,  а  за его стенами большой караван,
который собирается идти через пустыню Сахару, и путь его  будет
пролегать мимо оазиса Эль-Фаюм.
     "Я  должен  своими  глазами посмотреть на этого проклятого
алхимика",  --  подумал  англичанин,  и  даже  вонь   верблюдов
показалась ему в эту минуту не такой уж невыносимой.
     Тут  к  нему  подошел  молодой араб с дорожными мешками за
спиной и поздоровался с ним.
     -- Куда вы направляетесь? -- спросил он.
     -- В пустыню, -- отвечал  англичанин  и  снова  взялся  за
чтение.
     Ему  было  не  до  разговоров:  надо вспомнить все, что он
выучил за десять лет;  вполне  возможно,  что  алхимик  захочет
проверить его познания.
     Юноша тем временем достал из заплечного мешка книгу и тоже
стал читать.  Англичанин  заметил,  что  книга  испанская. "Это
хорошо", -- подумал он, потому что по-испански  говорил  лучше,
чем  по-арабски.  Если  этот  юноша тоже отправится в Эль-Фаюм,
можно будет с ним поговорить в свободное время.

     "Забавно, -- думал тем временем Сантьяго, в очередной  раз
перечитывая  сцену похорон, которой начиналась книга. -- Вот уж
почти два года, как я взялся за нее, а до сих пор не  сдвинулся
дальше этих страниц".
     Рядом  не  было  царя  Мелхиседека,  и все равно он не мог
сосредоточиться. Кроме того, отвлекали его мысли о том,  верное
ли  решение  он  принял.  Однако  он понимал главное: решение в
любом деле -- это всего лишь начало. Когда человек решается  на
что-то,  то словно ныряет в стремительный поток, который унесет
его туда, где он никогда и не помышлял оказаться.
     "Отправляясь на поиски сокровищ, я и не  предполагал,  что
буду  работать  в лавке, торгующей хрусталем. Точно так же этот
караван может оказаться  моим  решением,  но  путь  его  так  и
останется тайной".
     Перед  ним  сидел европеец и тоже читал книгу. Сантьяго он
показался человеком несимпатичным: когда юноша вошел  в  барак,
тот  поглядел на него неприязненно. Это, впрочем, ничего -- они
все равно могли бы подружиться, если бы он не оборвал разговор.
     Юноша закрыл книгу -- ему ничем не  хотелось  походить  на
этого  иностранца.  Вынул  из  кармана  Урим  и  Тумим  и  стал
перебирать их.
     -- Урим и Тумим! -- вскричал вдруг европеец.
     Сантьяго поспешно спрятал камни.
     -- Не продаются, -- сказал он.
     -- Да и стоят недорого, -- ответил  тот.  --  Обыкновенные
кристаллы, ничего особенного. На свете миллионы таких камешков,
однако  человек понимающий сразу узнает Урим и Тумим. Но я и не
подозревал, что они встречаются в этих краях.
     -- Мне подарил их царь, -- ответил юноша.
     Чужеземец, словно  лишившись  дара  речи,  дрожащей  рукой
достал из кармана два камня -- такие же, как у Сантьяго.
     -- Ты говорил с царем, -- сказал он.
     -- А  ты  ведь  не верил, что цари говорят с пастухами, --
сказал Сантьяго, у которого пропала охота продолжать беседу.
     -- Наоборот. Пастухи первыми признали Царя, когда его  еще
не   знал   никто   в  мире.  Так  что  вполне  вероятно:  цари
разговаривают с пастухами,  --  и  англичанин  добавил,  словно
опасаясь,  что  юноша не понял: -- Об этом есть в Библии, в той
самой книге, которая научила меня, как сделать  Урим  и  Тумим.
Бог  разрешал  гадать только на этих камнях. Жрецы носили их на
золотых нагрудниках.
     Теперь уж Сантьяго не жалел о том, что пришел на склад.
     -- Быть может, это знак, -- промолвил,  как  бы  размышляя
вслух, англичанин.
     -- Кто  сказал  тебе  о  знаках? -- интерес Сантьяго рос с
каждым мгновением.
     -- Все на свете -- знаки, -- сказал англичанин, откладывая
свою газету. -- Давным-давно люди говорили на  одном  языке,  а
потом  забыли его. Вот этот-то Всеобщий Язык, помимо прочего, я
и ищу. Именно поэтому я здесь. Я должен найти человека, который
владеет этим Всеобщим Языком. Алхимика.
     Разговор их был прерван появлением хозяина склада.
     -- Повезло вам, -- сказал этот  тучный  араб.  --  Сегодня
после обеда в Эль-Фаюм отправится караван.
     -- Но мне нужно в Египет! -- воскликнул Сантьяго.
     -- Эль-Фаюм находится в Египте. Ты откуда родом?
     Сантьяго   ответил,   что   он   из   Испании.  Англичанин
обрадовался: хоть и одет на арабский манер, а все же европеец.
     -- Он называет знаки везением, -- сказал он, когда  хозяин
вышел.  --  О,  если  бы я только мог, то написал бы толстенную
энциклопедию о словах "везение" и "совпадение". Именно из  этих
слов состоит Всеобщий Язык.
     И  добавил,  что  встреча  его с Сантьяго, тоже обладающим
камнями Урим  и  Тумим,  была  не  простым  совпадением.  Потом
осведомился, не Алхимика ли разыскивает юноша.
     -- Я  ищу  сокровища,  --  ответил  тот  и, спохватившись,
прикусил язык.
     Однако англичанин вроде бы не придал значения его словам и
только сказал:
     -- В каком-то смысле -- я тоже.
     -- Я и не  знаю  толком,  что  такое  алхимия,  --  сказал
Сантьяго, но тут снаружи раздался голос хозяина, звавшего их.

     -- Я  поведу  караван, -- сказал им во дворе длиннобородый
темноглазый человек. -- В моих руках жизнь и смерть  всех,  кто
пойдет со мной, потому что пустыня -- особа взбалмошная и порою
сводит людей с ума.
     Готовились  тронуться в путь человек двести, а животных --
верблюдов, лошадей, ослов -- было чуть ли не  вдвое  больше.  У
англичанина  оказалось несколько чемоданов, набитых книгами. Во
дворе толпились женщины, дети и мужчины с  саблями  у  пояса  и
длинными  ружьями  за  спиной.  Стоял  такой  шум, что Вожатому
пришлось несколько раз повторить свои слова.
     -- Люди  здесь  собрались  разные,  и  разным  богам   они
молятся.  Я  же  признаю  только  Аллаха,  а  потому именем его
клянусь, что  приложу  все  усилия  для  того,  чтобы  еще  раз
одержать  верх над пустыней. Теперь пусть каждый поклянется тем
богом, в которого верует, что будет повиноваться мне, как бы ни
сложились  обстоятельства.  В  пустыне  неповиновение  --   это
гибель.
     Раздался  приглушенный гул голосов -- это каждый обратился
к своему богу.  Сантьяго  поклялся  именем  Христа.  Англичанин
промолчал.  Это  продолжалось  дольше,  чем нужно для клятвы --
люди просили у небес защиты и покровительства.
     Потом послышался протяжный звук  рожка,  и  каждый  сел  в
седло. Сантьяго и англичанин, купившие себе по верблюду, не без
труда  взобрались  на них. Юноша увидел, как тяжко нагрузил его
спутник своего  верблюда  чемоданами  книг,  и  пожалел  бедное
животное.
     -- А  между  тем,  никаких  совпадений  не  существует, --
словно продолжая давешний разговор, сказал англичанин. --  Меня
привез сюда один мой друг. Он знал арабский язык и...
     Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Однако
Сантьяго  отлично  знал, что имел в виду англичанин: существует
таинственная цепь связанных друг  с  другом  событий.  Это  она
заставила  его  пойти  в  пастухи, дважды увидеть один и тот же
сон, оказаться неподалеку от африканского побережья,  встретить
в  этом  городке  царя,  стать  жертвой  мошенника и наняться в
лавку, где продают хрусталь, и...
     "Чем дальше пройдешь по Своей Стезе, тем сильней она будет
определять твою жизнь", -- подумал юноша.

     Караван  двигался  на   запад.   Выходили   рано   поутру,
останавливались   на   привал,   когда   солнце  жгло  нещадно,
пережидали самый зной и потом снова трогались в путь.  Сантьяго
мало  разговаривал  с  англичанином  -- тот по большей части не
отрывался от книги.
     Юноша  молча   разглядывал   спутников,   вместе   с   ним
пересекавших  пустыню. Теперь они были не похожи на тех, какими
были перед началом пути -- тогда царила суета:  крики,  детский
плач и ржание коней сливались с возбужденными голосами купцов и
проводников.
     А  здесь,  в  пустыне,  безмолвие  нарушали  лишь  посвист
вечного  ветра  да  скрип  песка  под  ногами  животных.   Даже
проводники хранили молчание.
     -- Я много раз пересекал эти пески, -- сказал как-то ночью
один погонщик  другому.  -- Но пустыня так велика и необозрима,
что и сам поневоле почувствуешь себя песчинкой. А песчинка нема
и безгласна.
     Сантьяго понял, о  чем  говорил  погонщик,  хотя  попал  в
пустыню  впервые.  Он  и сам, глядя на море или в огонь, часами
мог не произносить ни слова,  ни  о  чем  не  думая  и  как  бы
растворяясь в безмерной силе стихий.
     "Я  учился  у  овец,  учился  у  хрусталя, -- думал он. --
Теперь меня будет учить пустыня. Она кажется мне самой  древней
и самой мудрой из всего, что я видел прежде".
     А  ветер  здесь  не стихал ни на миг, и Сантьяго вспомнил,
как ощутил его дуновение, стоя на башне в Тарифе. Должно  быть,
тот  же самый ветер слегка ерошил шерсть его овец, бродивших по
пастбищам Андалусии в поисках корма и воды.
     "Теперь они уж больше не мои, -- думал  он  без  особенной
грусти.  -- Забыли меня, наверно, привыкли к новому пастуху. Ну
и хорошо. Овцы, как и каждый, кто странствует с места на место,
знают, что разлуки неизбежны".
     Тут ему вспомнилась дочка суконщика --  должно  быть,  она
уже  вышла  замуж. За кого? Может, за продавца кукурузы? Или за
пастуха, который тоже умеет читать и  рассказывать  невероятные
истории  --  Сантьяго не один такой. То, что он почему-то был в
этом уверен, произвело на юношу сильное впечатление:  может,  и
он  овладел  Всеобщим Языком и знает теперь настоящее и прошлое
всех на свете? "Предчувствие" --  так  называла  этот  дар  его
мать.  Теперь он понимал, что это -- быстрое погружение души во
вселенский поток жизни, в котором  судьбы  всех  людей  связаны
между собой. Нам дано знать все, ибо все уже записано.
     -- Мактуб,   --   промолвил   юноша,   вспомнив   Торговца
Хрусталем.

     Пустыня  песчаная  иногда   вдруг   становилась   пустыней
каменной. Если караван оказывался перед валуном, он его огибал,
а  если  перед целой россыпью камней -- шел в обход. Если песок
был таким рыхлым и мелким, что копыта верблюдов увязали в  нем,
-- искали  другой  путь.  Иногда шли по соли -- значит, на этом
месте было когда-то озеро, -- и вьючные животные жалобно ржали.
Погонщики  спешивались,  оглаживали  их  и  успокаивали,  потом
взваливали   кладь   себе   на   плечи,   переносили  ее  через
предательский отрезок пути  и  вновь  навьючивали  верблюдов  и
лошадей.  Если  же проводник заболевал или умирал, товарищи его
бросали жребий: кто поведет его верблюдов.
     Все это происходило по одной-единственной причине: как  бы
ни  кружил  караван,  сколько бы раз ни менял он направление, к
цели он  двигался  неуклонно.  Одолев  препоны,  снова  шел  на
звезду,  указывавшую,  где расположен оазис. Увидев, как блещет
она в утреннем небе, люди знали: она ведет  их  туда,  где  они
найдут  прохладу,  воду, пальмы, женщин. Один только англичанин
не замечал этого, потому что почти не отрывался от книги.
     Сантьяго в первые дни тоже пытался  читать.  Однако  потом
понял,  что  куда интересней смотреть по сторонам и слушать шум
ветра. Он научился понимать своего верблюда, привязался к нему,
а потом и вовсе выбросил книгу. Это лишняя тяжесть,  понял  он,
хоть ему и казалось по-прежнему, что каждый раз, как откроет он
книгу, в ней отыщется что-нибудь интересное.
     Мало-помалу он сдружился с погонщиком, державшимся рядом с
ним. Вечерами,  когда  останавливались  на  привал  и разводили
костры,  Сантьяго  рассказывал  ему  всякие  случаи  из   своей
пастушеской жизни.
     А однажды погонщик начал говорить о себе.
     -- Я жил в деревушке неподалеку от Эль-Кайрума. Был у меня
дом и  сад,  были  дети,  и  я  согласен  был жить так до самой
смерти.  Однажды,  когда  урожай  был  особенно  хорош,  мы  на
вырученные  за  него  деньги всей семьей отправились в Мекку --
так я выполнил свой долг верующего и теперь уж  мог  умереть  с
чистой совестью. Я всем был доволен.
     Но  вот  задрожала земля, Нил вышел из берегов. То, что --
казалось мне раньше  --  ко  мне  отношения  не  имеет,  теперь
коснулось  и  меня.  Соседи опасались, как бы разлив не смыл их
оливковые деревья,  жена  тревожилась  за  детей.  Я  с  ужасом
смотрел, как погибает все нажитое и достигнутое.
     Земля после того перестала родить -- мне пришлось добывать
себе пропитание  другим  способом.  Так  я  сделался погонщиком
верблюдов. Тогда и открылся мне  смысл  слов  Аллаха:  не  надо
бояться неведомого, ибо каждый способен обрести то, чего хочет,
получить -- в чем нуждается.
     Мы  все боимся утратить то, что имеем, будь то наши посевы
или самая жизнь. Но страх этот проходит, стоит лишь понять, что
и наша история, и история мира пишутся одной и той же рукой.

     Иногда встречались два каравана. И  не  было  еще  случая,
чтобы у одних путников не нашлось того, в чем нуждались другие.
Словно  и  впрямь  все на свете написано одной рукой. Погонщики
рассказывали друг другу о пыльных  бурях  и,  сев  в  кружок  у
костра, делились наблюдениями над повадками пустыни.
     Бывало,  что  к  огню приходили и таинственные бедуины, до
тонкостей  знавшие  путь,   которым   следовал   караван.   Они
предупреждали,  где  нужно  опасаться  нападения  разбойников и
диких племен, а потом исчезали так же  молча,  как  появлялись,
словно растворяясь во тьме.

     Вот  в  один из таких вечеров погонщик подошел к костру, у
которого сидели Сантьяго и англичанин.
     -- Прошел слух, будто началась война между племенами.
     Наступила тишина.  Сантьяго  почувствовал,  что,  хотя  ни
слова  больше  не  было сказано, в воздухе повисла тревога. Еще
раз убедился он, что понимает беззвучный Всеобщий Язык.
     Молчание нарушил англичанин, осведомившийся, опасно ли это
для них.
     -- Когда входишь в пустыню, назад  пути  нет,  --  ответил
погонщик.  --  А  раз  так, то нам остается только идти вперед.
Остальное решит за нас Аллах, он же и отведет от нас беду, -- и
добавил таинственное слово: -- Мактуб.
     -- Ты напрасно не обращаешь внимания на караван, -- сказал
Сантьяго  англичанину,  когда  погонщик  отошел  от   них.   --
Присмотрись:  как бы ни петлял он, однако неуклонно стремится к
цели.
     -- А ты напрасно не читаешь о мире,  --  отвечал  тот.  --
Книги заменяют наблюдения.

     Люди  и  животные  шли  теперь  быстрее.  Если  раньше они
проводили в молчании дни, а собираясь  на  привале  у  костров,
вели  беседы,  то  теперь  безмолвны  стали  и  вечера. А потом
Вожатый  запретил  разводить  костры,  чтобы  не  привлекать  к
каравану внимания.
     Чтобы  спастись  от  холода,  путники  ставили верблюдов и
лошадей в круг, а сами ложились вповалку  внутри  его.  Вожатый
назначал вооруженных часовых, которые охраняли бивак.
     Как-то ночью англичанину не спалось. Он позвал Сантьяго, и
они начали прогуливаться вокруг стоянки. Светила полная луна, и
Сантьяго взял да и рассказал англичанину всю свою историю.
     Особенно    потрясло   того,   что   юноша   способствовал
процветанию лавки, где торговали изделиями из хрусталя.
     -- Вот что движет миром, -- сказал он. --  В  алхимии  это
называется  Душа Мира. Когда ты чего-нибудь желаешь всей душой,
то приобщаешься к Душе Мира. А в ней заключена огромная сила.
     И добавил, что это свойство не одних только людей  --  все
на  свете,  будь  то камень, растение, животное или даже мысль,
наделено душой.
     -- Все, что  находится  на  земле,  постоянно  изменяется,
потому  что и сама земля -- живая и тоже обладает душой. Все мы
-- часть этой Души, но сами не знаем, что она работает на  наше
благо.  Но  ты,  работая  в  лавке, должен был понять, что даже
хрусталь способствовал твоему успеху.
     Сантьяго слушал молча, поглядывая то на луну, то на  белый
песок.
     -- Я  видел,  как идет караван через пустыню, -- сказал он
наконец. -- Он говорит с ней на одном языке, и потому-то она  и
позволяет  ему  пройти  через себя. Пустыня проверит и испытает
каждый его шаг и, если убедится, что он в безупречном  созвучии
с  нею,  допустит  до оазиса. А тот, кто наделен отвагой, но не
владеет этим языком, погибнет в первый же день пути.
     Теперь оба глядели на луну.
     -- Это и есть магия знаков, -- продолжал  Сантьяго.  --  Я
вижу, как проводники читают знаки пустыни, -- это душа каравана
говорит с душой пустыни.
     После долгого молчания подал наконец голос и англичанин:
     -- Мне стоит обратить внимание на караван.
     -- А мне -- прочесть твои книги, -- отвечал юноша.

     Странные  это были книги. Речь в них шла о ртути и соли, о
драконах и царях, но Сантьяго,  как  ни  старался,  не  понимал
ничего.  И  все же одна мысль, повторявшаяся во всех книгах, до
него дошла: все на свете -- это разные проявления одного и того
же.
     Из одной книги он узнал,  что  самые  важные  сведения  об
алхимии -- это всего несколько строчек, выведенных на изумруде.
     -- Это   называется   "Изумрудная   скрижаль",  --  сказал
англичанин,  гордый  тем,  что  может  чему-то  научить  своего
спутника.
     -- Но для чего же тогда столько книг?
     -- Для  того,  чтобы  понять  эти  несколько  строчек,  --
отвечал англичанин не слишком уверенным тоном.

     Больше всего заинтересовала Сантьяго книга, рассказывающая
о знаменитых алхимиках. То  были  люди,  посвятившие  всю  свою
жизнь  очистке металлов в лабораториях: они верили, что, если в
продолжение  многих  и  многих  лет  обрабатывать  какой-нибудь
металл,  он  в конце концов потеряет все свойства, присущие ему
одному, и обретет Душу Мира.  И  ученые  тогда  смогут  постичь
смысл  любой  вещи, существующей на земле, ибо Душа Мира и есть
тот язык, на котором все они говорят между собой. Они  называют
это   открытие   Великим  Творением,  а  состоит  оно  из  двух
элементов: твердого и жидкого.
     -- А разве недостаточно  просто  изучать  людей  и  знаки,
чтобы овладеть этим языком? -- осведомился Сантьяго.
     -- Как  ты  любишь  все  упрощать!  -- раздраженно ответил
англичанин. -- Алхимия -- наука серьезная. Она  требует,  чтобы
каждый  шаг  совершался  в  полном соответствии с тем, как учат
мудрецы.
     Юноша  узнал,  что  жидкий   элемент   Великого   Творения
называется Эликсир Бессмертия -- он, помимо того что продлевает
век  алхимика,  исцеляет  все болезни. А твердый элемент -- это
Философский Камень.
     -- Отыскать его нелегко, -- сказал англичанин. -- Алхимики
годами сидят в своих лабораториях, следя, как очищается металл.
Они так часто и так подолгу глядят  в  огонь,  что  мало-помалу
освобождаются  от  всякой мирской суетности и в один прекрасный
день замечают, что, очищая металл, очистились и сами.
     Тут Сантьяго вспомнил Торговца Хрусталем, который говорил,
что когда моешь стаканы, то и сам освобождаешь душу  от  всякой
пакости.  Юноша  все  больше убеждался в том, что алхимии можно
научиться и в повседневной жизни.
     -- А кроме того, -- продолжал англичанин,  --  Философский
Камень  обладает  поразительным  свойством: крохотной части его
достаточно, чтобы превратить любое количество любого металла  в
золото.
     Услышав  это,  Сантьяго очень заинтересовался алхимией. Он
подумал, что надо  лишь  немного  терпения  --  и  можно  будет
превращать в золото все что угодно. Он ведь читал жизнеописания
тех,  кому это удалось: Гельвеция, Элиаса, Фульканелли, Гебеpa,
-- и истории эти приводили  его  в  восторг.  Всем  этим  людям
удалось  до  конца  пройти  Своей  Стезей. Они странствовали по
свету, встречались с учеными мудрецами, творили  чудеса,  чтобы
убедить  сомневающихся,  владели Философским Камнем и Эликсиром
Бессмертия.
     Однако когда Сантьяго попытался по книгам понять,  что  же
такое  Великое  Творение,  то  стал  в тупик -- там были только
странные  рисунки,  зашифрованные  наставления   и   непонятные
тексты.

     -- Почему они так замысловато пишут? -- спросил он однажды
вечером  у  англичанина,  который  явно  досадовал  на  то, что
лишился своих книг.
     -- Потому что понимать  их  дано  лишь  тем,  кто  сознает
ответственность этого, -- отвечал англичанин. -- Представь, что
начнется,  если  все  кому  не  лень начнут превращать свинец в
золото.  Очень  скоро  оно  потеряет  всякую  ценность.  Только
упорным  и  знающим  откроется  тайна  Великого  Творения.  А я
оказался посреди пустыни, чтобы встретить настоящего  алхимика,
который поможет мне расшифровать таинственные записи.
     -- А когда были написаны эти книги? -- спросил он.
     -- Много веков назад.
     -- Много  веков назад еще не было типографского станка, --
возразил Сантьяго. -- И все равно  алхимией  способен  овладеть
далеко  не  каждый.  Почему  же это написано таким таинственным
языком и рисунки такие загадочные?
     Англичанин  ничего  не  ответил.  Лишь   потом,   помолчав
немного,   сказал,   что   уже   несколько   дней   внимательно
присматривается к каравану, но ничего нового  не  заметил.  Вот
только  о  войне  племен поговаривать путешественники стали все
чаще.

     И в один прекрасный день Сантьяго вернул  англичанину  его
книги.
     -- Ну,  и  что же ты там понял? -- с надеждой спросил тот:
ему  хотелось  поговорить  с   кем-нибудь   понимающим,   чтобы
отвлечься от тревожных мыслей.
     -- Понял я, что у мира есть душа, и тот, кто постигнет эту
душу,  поймет  и  язык  всего  сущего.  Еще  понял,  что многие
алхимики нашли Свою Стезю  и  открыли  Душу  Мира,  Философский
Камень  и  Эликсир  Бессмертия,  --  сказал  юноша,  а про себя
добавил: "А самое главное -- я понял, что все это  так  просто,
что уместится на грани изумруда".
     Англичанин  почувствовал  разочарование. Ни то, что он так
долго учился, ни магические  символы,  ни  мудреные  слова,  ни
реторты и колбы -- ничего не произвело впечатления на Сантьяго.
"Он   слишком   примитивен,   чтобы  понять  это",  --  подумал
англичанин. Он собрал свои книги и снова засунул их в чемоданы,
навьюченные на верблюда.
     -- Изучай свой караван, -- сказал он. -- Мне от него  было
так же мало проку, как тебе -- от моих книг.
     И  Сантьяго  снова  принялся  внимать  безмолвию пустыни и
глядеть, как вздымают песок ноги  верблюдов.  "У  каждого  свой
способ  учения,  -- подумал он. -- Ему не годится мой, а мне --
его. Но мы оба отыскиваем Свою Стезю, и я его за это уважаю".

     Караван шел теперь и по ночам. Время от времени появлялись
бедуины,  что-то   сообщали   Вожатому.   Погонщик   верблюдов,
подружившийся  с  Сантьяго, объяснил, что война между племенами
все-таки началась. Большим везением будет, если караван  сумеет
добраться до оазиса.
     Верблюды  и лошади выбивались из сил, люди становились все
молчаливее, и в ночной тишине даже конское ржание или  фырканье
верблюда,  которые  раньше  были  просто ржанием или фырканьем,
теперь  внушали  всем  страх,   потому   что   могли   означать
приближение врага.
     Погонщика, впрочем, близкая опасность не пугала.
     -- Я  жив, -- объяснял он Сантьяго однажды ночью, когда не
светила луна и не разводили костров. -- Вот я ем сейчас  финики
и  ничем  другим,  значит,  не занят. Когда еду -- еду и ничего
другого не делаю. Если придется сражаться, то день  этот  будет
так  же  хорош для смерти, как и всякий другой. Ибо живу я не в
прошлом и не в будущем, а сейчас,  и  только  настоящая  минута
меня  интересует. Если бы ты всегда мог оставаться в настоящем,
то был бы счастливейшим из смертных. Ты  бы  понял  тогда,  что
пустыня  не  безжизненна, что на небе светят звезды и что воины
сражаются, потому что этого требует их  принадлежность  к  роду
человеческому.  Жизнь  стала  бы  тогда  вечным  и нескончаемым
праздником, ибо в ней  не  было  бы  ничего,  кроме  настоящего
момента.
     Спустя  двое  суток, когда путники укладывались на ночлег,
Сантьяго взглянул на звезду, указывавшую им путь к оазису.  Ему
показалось, что линия горизонта стала ниже: в небе над пустыней
сияли сотни звезд.
     -- Это и есть оазис, -- сказал погонщик.
     -- Так почему же мы не идем туда?
     -- Потому что нам надо поспать.

     Сантьяго  открыл глаза, когда солнце начало вставать из-за
горизонта. А там, где ночью  сверкали  звезды,  тянулась  вдоль
пустыни бесконечная цепь тамариндов.
     -- Мы дошли! -- воскликнул англичанин, который тоже только
что проснулся.
     Сантьяго  промолчал. Он научился этому у пустыни, и теперь
ему достаточно было просто смотреть на деревья. До пирамид было
еще далеко. Когда-нибудь и это утро станет для него всего  лишь
воспоминанием.  Но  сейчас он жил настоящей минутой и радовался
ей,  как  советовал  погонщик,   и   пытался   связать   ее   с
воспоминаниями   о   прошлом   и   с  мечтами  о  будущем.  Да,
когда-нибудь эти тысячи тамариндов превратятся в  воспоминание,
но в этот миг они означали прохладу, воду и безопасность. И так
же,  как  крик  верблюда в ночи мог означать приближение врага,
цепочка тамариндов возвещала чудо избавления.
     "Мир говорит на многих языках", -- подумал Сантьяго.

     "Когда  время  летит  быстрее,  караваны  тоже  прибавляют
шагу",  --  подумал  Алхимик,  глядя,  как входят в оазис сотни
людей и животных. Слышались крики жителей  и  вновь  прибывших,
пыль  стояла  столбом, застилая солнце, прыгали и визжали дети,
рассматривая  чужаков.  Алхимик  понимал,  что  вожди   племени
приблизились к вожатому и завели с ним долгий разговор.
     Однако  все это его не интересовало. Много людей приходили
и уходили, а оазис и пустыня пребывали вечными  и  неизменными.
Он  видел,  как  ноги  царей  и  нищих  ступали по этому песку,
который, хоть и менял все время по воле ветра свою форму,  тоже
оставался прежним -- таким, каким с детства помнил его Алхимик.
И все-таки ему передавалась радость, возникающая в душе каждого
путешественника  при  виде  того,  как  на  смену синему небу и
желтому  песку   появляются   перед   глазами   зеленые   кроны
тамариндов. "Быть может, Бог и сотворил пустыню для того, чтобы
человек улыбался деревьям", -- подумал он.
     А потом решил сосредоточиться на вещах более практических.
Он знал  --  знаки  подсказали  ему,  --  что  с этим караваном
прибудет человек, которому следует передать часть своих  тайных
знаний.  Алхимик,  хоть  и  не был знаком с этим человеком, был
уверен, что опытным взглядом сумеет выделить его  из  толпы,  и
надеялся, что тот будет не хуже, чем его предшественник.
     "Непонятно только, почему все, что я знаю, надо прошептать
ему на  ухо", -- думал Алхимик. Вовсе не потому, что это тайны,
ибо Бог щедро являет их всем своим чадам.
     Алхимик находил этому одно объяснение: то,  что  подлежало
передаче,  есть плод Чистой Жизни, которую трудно запечатлеть в
словах  или  рисунках.  Потому  что  люди   имеют   склонность,
увлекаясь словами и рисунками, забывать в конце концов Всеобщий
Язык.

     Новоприбывших  немедля  привели к местным вождям. Сантьяго
глазам своим не верил:  оазис  оказался  вовсе  не  колодцем  с
двумя-тремя  пальмами, как написано в книжках по истории, -- он
был гораздо больше иных испанских деревень. И колодцев там было
три сотни, а пальм -- пятьдесят  тысяч,  а  между  ними  стояли
бесчисленные разноцветные шатры.
     -- "Тысяча и одна ночь", -- сказал англичанин, которому не
терпелось поскорее встретиться с Алхимиком.
     Их  тотчас  окружили  дети,  с  любопытством  глазевшие на
лошадей, верблюдов и людей. Мужчины расспрашивали, случалось ли
путникам видеть бои, а женщины  хотели  знать,  какие  ткани  и
самоцветы   привезли   с   собой   купцы.   Безмолвие   пустыни
воспринималось теперь  как  далекий  сон  --  стоял  неумолчный
говор,  слышался  смех  и  крики,  и казалось, что путники были
раньше бесплотными духами, а теперь вновь становятся людьми  из
мяса и костей. Они были довольны и счастливы.
     Погонщик  объяснил  Сантьяго,  что оазисы всегда считались
как бы ничейной землей,  потому  что  населяли  их  в  основном
женщины  и  дети.  Считалось, что они не за тех и не за этих, и
воины сражались между собой в песках пустыни,  оставляя  оазисы
как убежище.
     Вожатый  не  без  труда собрал всех и объявил, что караван
останется в оазисе до тех пор,  пока  не  стихнет  межплеменная
рознь.  Путники  найдут приют в шатрах местных жителей, которые
окажут им  гостеприимство,  как  велит  Закон.  После  чего  он
попросил  всех,  у  кого есть оружие, сдать его. Исключением не
стали и те, кто охранял караван по ночам.
     -- Таковы правила войны, -- объяснил он. -- Оазис не может
принимать солдат или воинов.
     Сантьяго  очень  удивился,  когда  англичанин  вытащил  из
кармана хромированный револьвер и отдал его сборщику.
     -- Зачем тебе револьвер? -- спросил юноша.
     -- Чтобы  научиться доверять людям, -- ответил англичанин:
он был очень доволен тем, что совсем скоро отыщет  то,  за  чем
пустился в путь.
     А  Сантьяго  продолжал  размышлять  о своем сокровище. Чем
ближе он был к осуществлению своей мечты, тем больше трудностей
оказывалось на его пути. То, что старый царь Мелхиседек называл
"новичкам везет", перестало действовать, а действовали, как  он
понимал,  упорство и отвага человека, отыскивающего Свою Стезю.
А потому он не мог ни торопиться, ни потерять  терпение,  иначе
знаки,  которые  Господь  расставил  на  его  пути, могут так и
остаться неувиденными.
     "Господь расставил", -- повторил он  про  себя,  удивляясь
этой  мысли.  До  сих  пор ему казалось, что эти знаки -- часть
мира, то же, что голод или жажда, поиски любви или  работы.  Он
не  думал,  что  это  язык,  на  котором  говорит  с  ним  Бог,
показывая, чего хочет от него.
     "Не торопись, -- сказал он себе. -- Как  говорил  погонщик
верблюдов,  ешь  в  час еды, а придет час пути -- отправляйся в
путь".

     В первый  день  все,  включая  англичанина,  отсыпались  с
дороги.  Сантьяго  поместили  в  шатер  с пятью другими юношами
примерно его возраста. Все они  были  местные  и  потому  очень
хотели разузнать, как живут в больших городах.
     Он  уже  успел  рассказать  им,  как  пас  овец,  и только
собирался перейти к своей работе в лавке  хрустальных  изделий,
как в шатер вошел англичанин.
     -- Все  утро  тебя  ищу, -- сказал он, вытаскивая Сантьяго
наружу. -- Ты мне нужен. Помоги мне найти Алхимика.
     Двое суток они искали его поодиночке, полагая,  что  живет
Алхимик  не  так, как другие, и очень вероятно, что в его шатре
всегда топится очаг. Они  бродили  из  конца  в  конец  оазиса,
покуда  не  поняли,  что  он  гораздо  больше,  чем им казалось
поначалу, -- там было несколько сотен шатров.
     -- Целый день  потеряли  впустую,  --  сказал  англичанин,
присаживаясь возле одного из колодцев.
     -- Надо бы расспросить о нем, -- сказал Сантьяго.
     Однако   англичанин   колебался   --   ему   не   хотелось
обнаруживать свое присутствие. Но в конце концов он  согласился
и попросил Сантьяго, который хорошо говорил по-арабски, навести
справки  об Алхимике. И юноша обратился к женщине, подошедшей к
колодцу, чтобы наполнить водой бурдюк.
     -- Здравствуйте. Не знаете ли, где бы нам найти  Алхимика?
-- спросил он.
     Женщина ответила, что никогда не слышала о таком, и тотчас
ушла.  Правда,  перед этим предупредила Сантьяго, что он должен
уважать обычай и не обращаться к замужним  женщинам,  одетым  в
черное.
     Разочарованию англичанина не было предела. Проделать такой
путь -- и все впустую! Юноша тоже был огорчен за него -- ведь и
его спутник  искал  Свою  Стезю.  А  в  этом  случае, по словам
Мелхиседека, Вселенная приходит на помощь человеку, делая  все,
чтобы он преуспел. Неужели старый царь ошибся?
     -- Я  раньше никогда не слышал об алхимиках, -- сказал он.
-- А то бы постарался тебе помочь.
     Глаза англичанина сверкнули.
     -- Ну конечно! -- вскричал он. -- Здесь никто не  знает  о
том,  что он Алхимик! Надо спрашивать о человеке, который может
вылечить любой недуг!
     К колодцу подошли несколько женщин в черном, но  Сантьяго,
как  ни  просил  его  англичанин,  не  задал им вопроса. Но вот
наконец появился и мужчина.
     -- Вы не знаете здесь человека, который лечит все болезни?
-- спросил юноша.
     -- Все  болезни  лечит  только  Аллах,  --  отвечал   тот,
испуганно оглядев чужеземцев. -- Вы ищете колдунов?
     Он  пробормотал  несколько  сур  из  Корана  и пошел своей
дорогой.
     Через какое-то время появился другой; он был постарше, а в
руке нес ведро. Сантьяго задал ему тот же вопрос.
     -- Зачем вам такие люди? -- осведомился он.
     -- Мой друг проделал долгий путь, чтобы найти его.
     -- Если в нашем оазисе есть такой, он  должен  быть  очень
могущественным  человеком,  --  подумав, сказал старик. -- Даже
вожди  племени  не  могут  увидеть  его,  когда  пожелают.  Они
встречаются,  когда  этого  хочет  он. Переждите здесь войну, а
потом уходите. Не надо вам вмешиваться в жизнь  нашего  оазиса,
-- и он ушел.
     Однако  англичанин,  почуяв,  что  напал  на  след,  очень
обрадовался.
     А к колодцу подошла, наконец, незамужняя женщина в черном,
а девушка с кувшином на плече. На голове у нее было  покрывало,
но лицо открыто. Сантьяго решил расспросить у нее об Алхимике и
подошел поближе.
     И  тут -- словно бы время остановилось и Душа Мира явилась
перед ним во всем своем могуществе.  Взглянув  в  черные  глаза
этой  девушки,  на  ее губы, словно не знавшие, что им сделать:
оставаться ли сомкнутыми или дрогнуть в улыбке, --  Сантьяго  в
один  миг  уразумел  самую  важную,  самую  мудреную часть того
языка, на котором говорит мир  и  который  все  люди  постигают
сердцем.   Она   называется   Любовь,   она  древнее,  чем  род
человеческий,  чем  сама  эта   пустыня.   И   она   своевольно
проявляется, когда встречаются глазами мужчина и женщина -- так
произошло  и  сейчас,  у  этого  колодца.  Губы  девушки решили
наконец улыбнуться, и это был знак, тот  самый  знак,  которого
Сантьяго,  сам  того  не  зная, ждал так долго, который искал у
своих овец и в книгах, в хрустале и в безмолвии пустыни.
     Это был чистый и внятный язык, не нуждавшийся в переводе и
объяснениях, как не нуждается в них Вселенная, свершающая  свой
путь в бесконечности. Сантьяго же в ту минуту понял только, что
стоит  перед  своей  суженой,  и та без слов тоже должна понять
это. Он был уверен в этом со всей непреложностью -- больше, чем
в том, что он сын  своих  родителей,  хотя  родители  наверняка
сказали  бы,  что  надо  сначала влюбиться, посвататься, узнать
человека как следует, скопить денег, а уж  потом  жениться.  Но
тот,  кто  дает  такой  совет,  не владел Всеобщим Языком, ибо,
когда погрузишься в него, становится ясно: посреди  ли  пустыни
или  в  большом  городе  --  всегда  один  человек  ждет и ищет
другого. И когда пути  этих  двоих  сходятся,  когда  глаза  их
встречаются,  и  прошлое  и  будущее  теряют всякое значение, а
существует лишь одна эта минута  и  невероятная  уверенность  в
том,  что  все на свете написано одной и той же рукой. Рука эта
пробуждает  в  душе  любовь  и  отыскивает  душу-близнеца   для
всякого,  кто  работает, отдыхает или ищет сокровища. А иначе в
мечтах, которыми обуреваем род людской, не было бы ни малейшего
смысла.
     "Мактуб", -- подумал юноша.